По ту сторону экрана
Шрифт:
— Кристи, — дала я ей последний шанс прекратить обсуждение темы, которая вызывала внутри меня слишком противоречивые эмоции. — Если ты продолжишь, мы поругаемся, а обстановка к этому не располагает, тебе не кажется?
Зеленая вздохнула, соглашаясь, и присела на краешек моего стола. Что им всем тут медом намазано? Хотя, когда на этом же месте сидел Денис, меня это так не раздражало.
— Ему бы это не понравилось, — тихо произнесла она, бессмысленно глядя на дверь пустого кабинета начальника. И ей можно было не уточнять, какого из Лазаревых она
— Он был классным, мирил нас всегда. Говорил «девчонки, живите дружно».
Знакомая интонация, с которой она это произнесла сделала образ Станислава Викторовича будто бы осязаемым и я, сев рядом с ней, призналась:
— Он звонил мне пару дней назад.
— Не удивительно, — пожала плечами Кристина. — Ты всегда была его любимицей. Он подсовывал тебе дела поинтереснее, клиентов повежливей и отпускал домой при первом чихе. Я даже ревновала немного.
Не стала говорить ей, что причина крылась скорее всего в том, что я, в отличие от нее, не тратила большую часть дня на распитие чаев, курение и бессмысленную болтовню. Спросила вместо этого:
— Когда, ты говоришь, прощание? Завтра? А почему так быстро?
Я раньше не сталкивалась с подобными ситуациями, умудрившись дожить до первого седого волоса на голове, обнаруженного в собственный день рождения прошлым летом, в счастливом неведении, и понятия не имела, как вообще происходит процедура прощания и похорон. Кристи снова бездумно уставилась на пустующий кабинет начальника и произнесла:
— Деспот наверняка договорился, чтобы тело быстрее выдали. Он же в комитете работал, а они привыкли в морг ходить, как к себе домой.
Звучало жутковато, но было похоже на правду. Мы еще немного поговорили с Зеленой, повспоминали с грустью о временах, когда Станислав Викторович был нашим руководителем. Как он по-отечески учил нас всему, когда мы только устроились в бюро после окончания института, как не ругал за глупые промахи и ошибки. Посетовали на несправедливость того, что о том, что какой-то период был самым беззаботным и счастливым в жизни узнаешь лишь тогда, когда он безвозвратно прошел.
Печальная новость разлетелась по бюро со скоростью военного истребителя. И когда хмурый Сушков объявил о смерти Станислава Викторовича публично, собрав сотрудников в одной из переговорных, все уже и без него об этом знали. Единодушно и искренне грустили по этому поводу тоже все.
Естественно ни о какой работе в следующие несколько часов даже речи не шло и остаток дня прошел как в тумане. Участвовать в обсуждении случившегося с коллегами в отличие от Зеленой, мне не хотелось и я просто сидела за столом своего кабинета, подперев рукой щеку, погрузившись в воспоминания и тяжелые, мрачные мысли.
Не помнила даже, как добралась домой, а покормив Контру, оказалась на пороге квартиры Аллочки, чтобы сходу поведать ей о постигшем бюро несчастье.
— Грустно, — подытожила она, собираясь привычно придвинуть ко мне тарелку с горячими макаронами по-флотски, но я отрицательно качнула головой — настроение было таким паршивым,
И, сочтя мое молчание за согласие, принялась заваривать чай в небольшом чайничке с розами на пузатых боках.
— Я ведь говорила с ним пару всего пару дней назад, а теперь его нет, — пробормотала я.
На теплой и уютной кухне, глядя на суету подружки, плакать больше не хотелось, но грусть тоже никуда не ушла, плотно и с удобством обосновавшись на ПМЖ где-то внутри грудной клетки.
— Человек внезапно смертен, помнишь, как у Булгакова? — философски изрекла Аллочка, ставя на стол чайник и две большие кружки.
— Не в этом дело. Просто сейчас мне кажется, что он когда звонил мне, уже знал, что скоро его не станет.
— И о чем вы говорили?
— Да ни о чем конкретном. Он просто, как всегда, переживал за бюро. И разговор закончил словами «пора прощаться». «Прощаться» — это ведь навсегда, — вздохнула я, убеждаясь в правоте собственных слов.
Посчитав чай заварившимся, Аллочка разлила его по чашкам, из которых тут же потянулись вверх белые ниточки пара.
— Разве, знай ты о том, что ваш разговор последний, ты сказала бы что-то еще?
— Не знаю, — действительно, разве осмелилась бы я сказать ему, что в какой-то мере он заменил мне отца, которого у меня никогда не было? Вряд ли, кажется, я и без того сказала лишнее, пообещав ему, что поддержу Дениса.
— А что Денис?
— Не знаю что, — неопределенно пожала плечами я. — Интуитивно я чувствую, что он хороший, что не причинит вреда ни мне, ни бюро. Но его действия иногда свидетельствуют об обратном.
Но Аллочка скрестила руки на груди и глянула на меня крайне скептически.
— Ты просто влюбилась и наделяешь предмет обожания качествами, которыми он, возможно, совсем не обладает.
— Обладает, — не согласилась я, зная, что он умеет быть добрым, веселым, заботливым и великодушным, когда сам того пожелает.
— Ты так и переписываешься с ним от имени Яны, да?
— Переписываюсь. Но это не имеет отношения к делу, — увлекшись разговором, я все же сделала глоток чая, просочившегося в горло терпким, обжигающе-горячим теплом.
— Ты не отдаешь себе отчета в том, что вся ваша с ним переписка не имеет к тебе абсолютно никакого отношения. Он пишет Яне, которой не существует.
Эти слова, очевидно, должны были вернуть меня с небес на землю, но этого не произошло. Я и без того ощущала себя слишком разбитой, и ниже, видимо, падать было некуда.
Вскоре ушла к себе, не желая, вопреки всем усилиям Аллочки, расставаться с собственными иллюзиями.
Собираясь спать, открыла ноутбук. Профиль Яны на Мамбе пестрил непрочитанными сообщениями, но поскольку ни одного из них не было от Дениса, интереса к призывно манящим конвертикам не возникло. Хотелось самой ему написать, но банальное «как дела» настолько не соответствовало паршивому положению дел, что я, помявшись перед мигающей черточкой в поле для сообщений, закрыла макбук.