По ту сторону ночи
Шрифт:
Вот как поймала случай Ирина Михайловна! А что получилось бы, будь она в тайге чужой? Сидели бы мы в тот день на плоту не солоно хлебавши!
— Ничего подобного! — решительно отрезал Гоша. — Свой, чужой! Подфартило, и все! Мы с дядей Петей на што свои, а застукал нас мишка и штаны скинул!
— Штаны? Хо-хо! Однако хороши вы были!
— Хороши не хороши, а с голым задом цыганочку плясали!
Понимая, что пришел его час, Гоша оглядел нас лукавыми глазами и даже помолчал с минуту.
— Послали нас, значит, с дядей Петей за баланами для новых бараков…
— Да ты
— Дак дядя Петя старший конюх у нас в лагере! Душевный старик; с Дону пригнали за корову.
— Как так за корову?
— Погоди, Миша, ну что ты его путаешь? Не мешай!
— Ну вот, взяли мы сани, потому уже снег лежал, и почапали в тайгу. Дорога горная. Оттепель. Ну не тянут лошади, хучь плачь; с грязи на снег перебиваемся. Еле доползли! А пока баланы к саням стаскивали, вовсе стемнело.
Говорит дядя Петя: «Ну, оголец, ночевать нам придется. Сбирай дрова, да побольше. Ночью будет холодно».
А я ему: «Что как нас, дядя Петя, в бегах объявят? Ведь верный карцер!»
«Не боись, говорит, Гошка, нашей вины тут нету, не посадят! Не ломать же лошадей по буеракам! А окромя того, говорит, нарядчик у меня дружок, он не выдаст. Ты знай тащи сушняку на большой костер, а я место у огня приспособлю».
Взял он сколько-то здоровых баланов, у огонька в ряд положил и ветками прикрыл, чтобы, значит, не на мокрой земле ночевать. А я огонь пустил до самого неба. Пышет! Тепло! Красота!; Лошадей он пригнал и к саням у костра привязал. Сели мы, пайку съели, махровый дым кольцами завиваем. Потом он меня на зеленую постель уложил, бушлатом укрыл и говорит: «Спи Гоша, а я помечтаю».
Я лег, а он под нос себе тихонечко дудит и в костре ковыряется.
Ну, заснул я, конечно, и во сие что-то видел. Вдруг дядя Петя меня под бок тычет: «Проснись, Гоша, тут неладно!»
Я брыкаюсь. Отстань, мол, спать хочу! Куды там, еще пуще меня толкает. «Вставай!» — шипит.
Очухался. Темно. Слушаю. Ничего. Гляжу на дядю Петю. Серый, что земля дрожит, как фраер пород фараоном. Лошади тоже ногами бьют и в огонь лезут. Признаюсь, и я в сей час сдрейфил. Вскочил. Кричу: «Кто тут, дядя Петя?»
Он глазами за костер, в руках топор. «Слушай!»
А там ка-ак затрещит! Я аж вздрогнул, гляжу и все одно ни хрена не вижу. Тут в другом месте зашумело. Лошади к нам; чуть не смяли — до того спужались. Ну, думаю, беда! Пропадем мы с дядей Петей, а от кого — неизвестно.
Шепчу: «Неужто беглые? Дак своих не должны бы тронуть!»
«Кабы беглые, отвечает, а то медведи. И откуда их нанесло в эту пору! Да не один, а кажись, целый полк!»
Смотрю. За вываленной корягой что-то ворошится. Присматриваюсь. Из глубоченной ямы лезет медведище с дом. Лезет и рычит, как собака над костью. Вот-вот взревет да хватит за какое ни на есть место. Сзади другой тянется, поменьше, и тоже рычит. Мне аж интересно стало. Я до того Медведев ни разу не встречал. Смотрю на них, а у меня и страх совсем пропал. «Дядя Петя, говорю, по- моему они играются!»
«Нишкни, шипит, будет тебе игра, как они нам задницу-то отъедят!»
А медведи впрямь из ямы вылезли и бочком, бочком к нам подбираются.
«Ишь
Медведи будто и впрямь поняли, поворотяли кругом костра. Я в него дровишек, сушняку навалил от пуза. Огонь под самые облака взлетел, только искры затрещали
и звездами кругом рассыпались. Тут большой медведь на задницу сел, пасть раззявил и, ровно человек, облизывается в нашу сторону. А второй, не торопясь, с другого бока обходит, к лошадям подбирается. Те как поддали копытами в костер, чуть не раскидали его к чертовой матери! Еле дядя Петя их успокоил, поворотил обеих задом к лесу и говорит: «Ну-ка, милые, сами за себя бейтесь; лупи их копытами по башкам!»
И все бы ничего, но сушняк мой порохом вмиг прогорел, только угли остались.
«Подкладай дров, кричит дядя Петя, не то заедят!»
Видит он, дров уже мало, вытащил из-под нашей постели пару баланов и в костер кинул, Штоб дольше горели. Получилось же наоборот. Баланы огонь придавили, он вовсе сел до земли, а медведи как того и ждали. Меньшой на дыбы поднялся да чуть не в костер влез. Спасибо, Серяк взвизгнул да враз его с обеих ног саданул, быдто в барабан вдарил. Медведь завыл, кай скаженный, и в сторону. Ой, что тут стало! Большой медведь ревет, аж земля трясется, лошади ржут, дядя Петя то в три матери матерится, то голосит по-бабьи. Ну а я, по правде, уж и не знаю, что делал!
Однако дровишки, Что я перед тем сунул в костер, вдруг враз занялись, и все опять светом Осветилось. Вздохнули мы с дядей Петей, смотрим: медведи в стороне сидят, быдто совещаются. Лошади тоже вроде успокоились, хотя ушами вовсю прядут. Дядя Петя топор отложил и сани подтянул, штоб от медведей лучше отгородиться. Только вижу я, он какой-то странной фигурой ходит и от него дух злой идет.
«Что это вы, дядя Петя, спрашиваю, не обмарались ли, случаем?»
А сам вижу, что так оно и есть, потому он вовсе уж ходить не способен, а стоит раскорякой да благим матом кроет и медведей, и лошадей, и меня, и весь белый свет! Он ругается, а мне смешно. Я ну заливаюсь, остановиться не могу. Смеюсь, и весь страх опять у меня начисто прошел. Вижу я, дядя Петя тоже повеселел, а под конец сам засмеялся.
«А ну, говорит, тебя, оголец, к такой-то матери, с тобой и помереть весело!»
Помереть нам, однако, не пришлось. Скинул дядя Петя штаны в снег, на босые ноги валенки натянул и в одном
бушлате опять схватился за топор. Правда, медведе в ту ночь больше к нам так нахально не лезли. Видно, Серяк, спасибо ему, хорошо поучил того, что попал к нему под копыта! Все же дров нам хватило лишь в натяжку. Ночь- то длинная! Под конец мы с дядей Петей цыганочку плясали по всей форме. Мне-то лучше, у меня и; кровь горячее, и штаны все-таки греют, а ему-то каково! Медведи же, чуть рассвело, поднялись, носом покрутили да и смылись куда-то. Мы тоже долге не ждали; штаны высушили, баланы нагрузили, лошадей запрягли и почапали к себе на базу. По дороге дядя Петя говорит мне;