По ту сторону ночи
Шрифт:
Васин ждал нового прыжка, зная, что на Этот раз для него все будет кончено. Он следил глазами за зверем; медведица внимательно смотрела на человека. Вдруг, фыркнув, она повернулась и, не торопясь, ушла за кусты, куда скрылись медвежата. Человек остался лежать на истоптанной и окровавленной земле…
Поверив наконец в то, что медведицы нет и он жив, Васин улыбнулся, а потом тихонько заплакал и потерял сознание.
Когда он очнулся, солнце давно уже перешло за полдень. Кругом стояла тишина. Зной разогнал комаров, и лишь стрекотание кузнечиков оживляло его одиночество. Он чувствовал на затылке спекшийся от крови бугор сорванной кожи и волос. Рубашка застыла на груди бурой кирасой; кровь продолжала медленно сочиться из раны. Васин со стоном подвинулся к небольшому кусту и оперся о него спиной, стараясь зажать громадную рану подбородком.
Это помогло. Кровь почти перестала сочиться.
Через некоторое время раненому захотелось пить. Чтобы перебить усиливающуюся жажду, он с невероятным усилием достал уцелевшей рукой жестяную коробку с папиросами и совершенно раздавленные в схватке спички. Понадобилось несколько минут, чтобы взять папиросу и зажечь спичку. Затем он затянулся и, под закружившимся в его глазах небом, стал ждать.
Прошло еще несколько времени. Васин то впадал в забытье от быстро нараставшей слабости, то, очнувшись, прислушивался — не идут ли за ним. Он твердо верил, что не останется без помощи, и лишь боялся, найдут ли его?
О бегстве топографа и Андреича он не вспоминал, хотя где-то в глубине души у него запала обида. Ему казалось, что он поступил бы на их месте иначе, что долг оказался бы в нем сильнее страха. Однако он отгонял от себя все мысли, кроме одной — дождаться, выжить!
Моментами, когда ясность уходила из сознания, ему все казалось, что он лежит на берегу журчащего, меж камнями ручейка и по локоть опускает руку в прохладную воду. Очнувшись, он глухо стонал, облизывая сухим, как тряпка, языком горящие жаждой губы.
Вдруг вдали послышались выстрелы и крики. Приближались поиски., Васин встрепенулся и попробовал закричать. Из горда вырвался еле слышный стон. Тогда он опять опустил голову на грудь и погрузил сломанную руку в ледяную воду ручья.
Наконец его нашли. Он был без сознания и даже не застонал, Когда неумелые руки укладывали его Изломанное и израненное тело на грубые носилки из наскоро срубленных веток.
Только через два дня, каким-то чудом выдержав невероятно тяжелый путь до Омсукчана, Васин, в жару и бреду, попал в больницу…
— Вы знаете, — подняла на меня глаза Ольга Петровна, — больше всего он боялся потерять ногу. Теперь, когда врачи сказали, что переломы срастаются очень хорошо в через год он сможет работать на геологической съемке, Алеша воскрес и ни о чем, кроме будущих поездок в тайгу, не думает!
— По-моему, геологи, как никто, любят свою профессию, — сказала, вытирая чайные чашки, Нина Антоновна. — Вот мой Иван Павлович так любит полевые работы, что теряет сон, как только в небе потянутся гусиные косяки.
— Да, вы правы, но одной любви мало… Жизнь, кроме того, требует от нас мужества и верности; и если в нужный момент их не окажется… Кстати, а что сталось с его товарищами?
— Да, собственно, ничего не сталось, — ответила Оленька, — рабочего я не встречала, а топограф навещает Алешу в больнице чуть не ежедневно. Раскаивается!
— Говорят, — улыбнулась Нина Антоновна, — что, когда Васин увидел его в больнице впервые, он сперва нахмурился, а потом подмигнул и сказал: «Эх ты, недотепа! Что бы тебе ткнуть ее треногой да бежать, я бы, может, успел ружье перехватить!»
Я возвращался в домик Марка Исидоровича уже поздней ночью. Улицы поселка были совершенно безмолвны. Белые стены больницы тускло светились в полумраке, ночной ветерок слегка шевелил потемневшие головки цветущей мальвы. Я взглянул на окошко, за которым желтел больничный ночничок. Васин, наверно, уже спал…