По ту сторону океана
Шрифт:
Мой юный спутникъ, господинъ Нике и оба ремесленника сидли внизу и развлекались, распивая бутылку рома. Молодого купца какъ разъ въ это время аттаковала черная «Венера», совсмъ юная мексиканка; проводивъ друга своего сердца, шкипера изъ Зандефіорда, на его пароход обратно въ Норвегію, она возвращалась теперь на свою родину. Подобно рдкостному чужеземному зврьку, ходила она по палуб, ласковая и очень чувствительная къ малйшему вниманію, распвала испанскія псни и курила папироски, какъ мужчина. Купецъ заглядывалъ отъ времени до времени ей въ глаза, называлъ ее съ нжной интонаціей своимъ маленькимъ чудовищемъ, своей маленькой черной зврушкой — все слова, которыхъ она не понимала. Какъ-то разъ она затяла ссору съ одной изъ четырехъ особъ въ эксцентричныхъ туалетахъ `a la Карлъ-Іоганнъ.
Пніе или, врне, что-то среднее между пніемъ и обыкновенной рчью раздалось позади меня. Это былъ господинъ Нике; онъ что-то лепеталъ. Онъ былъ пьянъ, — ромъ, повидимому, подйствовалъ на его голову. Съ безсмысленнымъ и счастливымъ смхомъ онъ говорилъ о томъ, что ничего не можетъ быть пріятне, какъ прогуливаться при лунномъ свт, да, «итти» при лунномъ свт. И въ то же время онъ опустился на первое попавшееся мсто и продолжалъ лепетать.
Теперь тишина царила повсюду. Слышался только шумъ машины и огромныхъ волнъ, разбивающихся о бортъ и потрясающихъ до основанія пароходъ. Утомленные и больные лежали какъ попало — одни на койкахъ, другіе на своихъ сундукахъ и чемоданахъ. Мой юный спутникъ лежалъ на какомъ-то мшк; пустая бутылка изъ-подъ рому и стаканъ валялись возл него. Ремесленникъ сидлъ, опустивъ голову на грудь, и спалъ. Я подошелъ и встряхнулъ моего юнаго спутника. Онъ открылъ глаза и гнвно спросилъ меня, кто я такой и что я намренъ длать съ его саломъ, съ его собственнымъ обдомъ и корабельными сухарями. Позже онъ нсколько отрезвился и объявилъ, что съ моей стороны было совсмъ некрасиво, да, совсмъ некрасиво такъ внезапно его разбудить. Мы вдь столько времени были друзьями, — говорилъ онъ, — а теперь я его прямо-таки опозорилъ. Онъ, какъ видно, находился подъ вліяніемъ той навязчивой идеи, что онъ общалъ мн напиться, прежде чмъ онъ отъдетъ отъ своей родины на много-много тысячъ миль. Но вдь я и не думалъ его отъ этого удерживать или порицать его.
Между тмъ, вернулся купецъ и сейчасъ же сталъ освдомляться о господин Нике. Гд онъ? Онъ долженъ непремнно съ нимъ поговорить. А затмъ онъ сталъ разсказывать о томъ, какъ провелъ время со своей черной возлюбленной.
— Посмотрите-ка, какъ она укусила мой палецъ, эта негодница, эта безстыдная особа женскаго пола.
И онъ показалъ мн окровавленный палецъ.
Нсколько часовъ спустя господинъ Нике и мой юный спутникъ сошлись снова. Они стояли другъ противъ друга и заботливо разспрашивали другъ друга о здоровь. У обоихъ хмель во время сна нсколько испарился, они сконфуженно поглядывали другъ на друга, растерянно улыбались; глаза ихъ покраснли; они старались прочистить свои осипшіе голоса и, по возможности, ясно говорить.
Мы оставили позади себя Шотландію. Я осилилъ, наконецъ, морскую болзнь, и она оставила меня въ поко. Я проголодалъ сорокъ восемь часовъ, былъ въ теченіе сорока восьми часовъ просто нечеловчески боленъ и только въ послдній моментъ меня спасъ нашъ второй поваръ нсколькими ложками ячневой каши, сваренной на вод. Никогда не забуду, до чего это было вкусно. Вообще, весь экипажъ былъ очень добръ и внимателенъ къ намъ. Часто люди эти оказывали намъ какую-нибудь сверхлюбезность посл того, какъ мы, бывало, порядкомъ настрадаемся отъ качки. Когда мы нсколько свыклись съ пароходной пищей, она стала намъ казаться такой вкусной, что лучше и желать нельзя. Хлбъ былъ всегда прекрасно выпеченъ и давался въ обильномъ количеств; кром того, мы каждый день получали и пшеничный хлбъ.
Теперь мы плыли по Атлантическому океану. Мрачное, суровое, точно молитвенное выраженіе появилось на всхъ лицахъ.
Итакъ, значитъ, теперь… — ну, что же, съ Богомъ!
Что же касается моего юнаго спутника, то онъ объявилъ, что чувствуетъ себя дурно, какъ только начинаетъ думать о томъ необъятномъ понятіи, которое заключается въ словахъ «Атлантическій океанъ». Кристемъ Нике отвтилъ, что объ этомъ нечего и думать. Такія мысли годятся только для женщинъ и дтей. Если все пойдетъ хорошо, то все и будетъ хорошо. Ну, а если все пойдетъ плохо, то придется умереть —
— Какое составили вы себ мнніе о смерти, Кристенъ? — спросилъ купецъ.
— Мое мнніе о смерти? Оно нисколько не разнится отъ того, которое составилось у большинства образованныхъ людей: это — конецъ всего и всему, это — заключительная точка всхъ великихъ идей. Будь вы, дйствительно, человкомъ, интересующимся подобными вопросами, я бы вамъ кое-что прочелъ объ этомъ изъ одной книги, которая находится въ моемъ сундук.
Я зашелъ въ семейное отдленіе — мстонахожденіе женатыхъ людей и молодыхъ двушекъ. Нижняя палуба была здсь раздлена на довольно большія отдльныя помщенія, получающія свтъ и воздухъ черезъ открытые на верхнюю палубу люки. Боле удобно устроенныя койки, обденные столы и скамьи придавали этимъ семейнымъ помщеніямъ нкоторую уютность. На нашемъ пароход было три подобныхъ помщенія, и воздухъ въ нихъ былъ лучше, чмъ гд-либо въ другомъ мст, если, конечно, не принимать во вниманіе огромнаго количества грудныхъ дтей и не мене большого количества женщинъ, больныхъ морской болзнью.
Во время моего посщенія какія-то дв женщины поссорились и ожесточенно сцпились, но, очень сдержанныя отъ природы и воспитанныя въ христіанскихъ семьяхъ, он ограничились тмъ, что вырвали другъ у друга нсколько клочковъ волосъ, а одна изъ нихъ, вдова, свшая на пароходъ въ Христіанзунд, дошла въ своей кротости до того, что избрала оружіемъ для борьбы свои собственные ногти.
Это маленькое невинное времяпрепровожденіе привлекло всеобщее вниманіе, и я долго наблюдалъ, какъ пассажиръ перваго класса — портной изъ Копенгагена — стоялъ и смотрлъ въ золотое пенснэ съ верхней палубы черезъ открытый люкъ на ссорящихся женщинъ; онъ покачивался взадъ и впередъ, поднимался на носки, переходилъ съ мста на мсто, даже какъ-то подпрыгивалъ, только чтобы ничего не упустить изъ этого интереснаго зрлища. Нсколько маленькихъ дтей выказывали, наоборотъ, совершенное равнодушіе къ этой борьб женщинъ, — они сидли, погруженныя въ какую-то серьезную думу и лакомились обрывкомъ старой газеты, лежавшей между ними; по временамъ они испускали какіе-то нечленораздльные звуки, при чемъ лица ихъ принимали самый глубокомысленный видъ.
Когда я вернулся къ моимъ товарищамъ, господинъ Нике только что приступилъ къ «устройству комфортабельной обстановки», какъ онъ говорилъ. Да, онъ хотлъ провести время этого морского путешествія по-человчески, и если никто не хотлъ прибирать и устраиваться, то онъ всецло бралъ иниціативу на себя. Съ этой цлью онъ принялся воздвигать изъ сундуковъ и чемодановъ цлыя горы, ставя ихъ одинъ на другой, такъ что между ними образовался свободный проходъ. — Для прогулки, — объяснилъ господинъ Нике.
На верхней палуб дулъ такой холодный втеръ, туманъ былъ до того непріятенъ, а угольная пыль, вылетавшая изъ трубъ, такъ пачкала лица, что, право, это было съ его стороны великолпной идеей устроить нчто въ род крытаго бульвара для прогулокъ?! Житель городка Хаугезунда первый хватился своего чемодана, такъ внезапно исчезнувшаго съ обычнаго мста, и грубой, безжалостной рукой разрушилъ всю возведенную господиномъ Нике постройку; она съ минуту продержалась, а затмъ рухнула, усявъ весь полъ своими развалинами.
Погода становилась все холодне, сырой туманъ все густлъ, съ парохода нельзя было ничего различить, куда бы вы ни повернулись, въ какую бы сторону ни глядли, всюду надъ моремъ вислъ срый туманъ, точно дымящееся небо, сливающееся съ землей. И каждыя тридцать секундъ раздавался рзкій, протяжный свистъ сирены, грубый металлическій звукъ которой далеко разнесился по безконечному и безбрежному пространству океана.
Дни шли, и море становилось все неспокойне, штормъ крпчалъ, и масса эмигрантовъ валялись, полумертвые отъ страданій. Только въ вид рдкаго исключенія попадался на глаза здоровый человкъ, пощаженный морской болзнью. Мой юный спутникъ пролежалъ много дней на своей койк. Онъ говорилъ, что, право, не стоитъ «стоять», когда подходитъ смерть. И онъ стоналъ и велъ себя, какъ неразумный маленькій теленокъ. Если онъ когда-нибудь, — въ чемъ онъ, впрочемъ, сильно со мнвается, — опять очутится на твердой земл, онъ никогда не станетъ жаловаться на такую бездлицу, какъ, напримръ, потеря пальца или ноги, потому что это сущіе пустяки въ сравненіи съ тмъ, что онъ теперь испытываетъ.