По ту сторону пруда. Том 2. Страстная неделя
Шрифт:
Я вернулся в отель и мимо барной стойки прошел в глубь ресторана. Стена, выходящая на улицу, осталась в первозданном виде. Облупившиеся от времени каменные нервюры обрамляли узкие витражные оконца, камни подоконника отполированы до блеска тысячами рукавов паломников, глазеющих на Рыночную площадь. На боковых стенах, оклеенных красными, с золотом, обоями – цветные гравюры со средневековыми кавалькадами и пирами. Это одна из причин, почему я люблю попадать в незнакомые места – мозг фиксирует, а память удерживает множество деталей, которые в привычной обстановке сливаются в безликий фон, перестают существовать.
После столь удачного опыта безалкогольного дня в Лондоне я решил закрепить
Вернувшись со своим завтраком к эркерному готическому окну, я смог рассмотреть компанию, пьющую пиво за соседним столом из струганных досок. Боком ко мне сидела блондинка лет пятидесяти с распущенными волосами под венком из тонких веточек с красными ягодами; на ней был длинный черный балахон с вышитым цветными нитками деревом жизни. Ее кавалером был старик с бритыми щеками и седой бородой до пояса. Еще двое дедушек в круглых шапочках, тоже седых и нестриженных, обнимали своих женщин за плечи. На одной было фиолетовое пончо, а на черной майке второй, которая сидела ко мне спиной, была программная надпись: Dirty Donna.
– Это кто такие? – вполголоса спросил я парнишку, пришедшего убрать стаканы со стола слева.
– Язычники, – охотно пояснил он. – Они приезжают на свои сборища на полнолуние. Вы бы были здесь в прошлую субботу – они весь город заполонили! А ночью они поднимаются на курган, бьют в свои бубны, что-то выкрикивают. Все уже разъехались – это последние.
– Жаль, я не застал, – вежливо сказал я.
Выйдя из полутемного ресторана на улицу, я зажмурился – так ярко светило солнце. Я снял ветровку и повернул направо, к готическому (теперь уже не подлинному, а викторианскому) кресту на Рыночной площади. Площади как таковой не было – лишь углубление на повороте дороги со столиками двух кафе, где – храни тебя Господь, Англия! – подавали и разливное пиво. Вход в аббатство был в двадцати метрах оттуда.
Обычно ничто не наводит на меня такую грусть, как вид заброшенной церкви. Это ведь не только разрушение постройки – это утрата веры, крах надежды, смерть традиции. Это победа вражды и безразличия над всем, что заставляет человека жить дальше и с доверием к будущему заводить детей. Странное дело, гластонберийские развалины уныния не навевали. Роскошные останки Богородичного собора, перекликающиеся с остовом церкви Михаила Архангела на вершине кургана, не жаловались на свою судьбу. Они, похоже, осознавали былое величие и не собирались мириться с теперешним униженным состоянием. Так стоит, идет, смотрит свергнутый монарх, которого превратности судьбы не лишили врожденного чувства достоинства.
С этим ощущением я и обошел каменные фрагменты стен, место, где по преданию были захоронены король Артур и его супруга Гвиневера (прости меня, Бобби, прости!), и большой парк с вековыми деревьями. Часть кустарников уже цвела в полную силу, а где-то – видимо, весна для этих мест считалась поздней – ветки оставались голыми, с едва набухшими почками. Однако трава на огромном открытом пространстве уже была подстрижена, и теперь на ней раскрылись одуванчики, крошечные белые ромашки, в тени целые поляны были усеяны синими колокольчиками. Говорю же, буколический рай! Вот пруд с домиками для
Правее похожая скорее на часовню монастырская кухня с муляжами съестных припасов и надписью в милом британском духе: «Эта еда такая же старая, как и аббатство – не пытайтесь ее попробовать». Я это люблю в Англии, вообще на Западе – тебе ничего не запрещают, просто обращают твое внимание на какие-то вещи. При входе в парк была, например, такая табличка: «Все жители этого уголка живой природы – и птицы, и бабочки, и насекомые – будут рады, если вы не будете отклоняться от тропинки. Спасибо». Думаете, никто не отклоняется? Отнюдь. Люди сидят на скамейках вокруг необъятных стволов деревьев, бродят в обнимку по лужайке, срезая путь, или лежат на траве с книгами, задирая согнутые в коленях ноги, рядом с греющимся на солнце сонным барсуком. Только следов их пребывания не видно: ни мусора, ни затоптанных мест…
Посетителей вообще было не так много – все-таки вход платный. Однако в основном люди здесь не случайные, не просто туристы. Вот уже немолодая японка сидит на земле, сбросив туфли и скрестив ноги, перед местом, где были похоронены легендарные герои чуждого ей эпоса. Вот за столиком кафешки, где можно купить напитки и выпечку, пара лет за тридцать, не отрываясь, смотрит на мистический конусовидный кристалл, покачивающийся на ниточке в руке мужчины. Вот две женщины под пятьдесят в одинаковых лиловых балахонах и высоких сапогах обняли ствол векового красного бука и прислонились к нему лбами, впитывая его первобытную энергию. Бородатый длинноволосый парень в оранжевом шарфе, перекинутом через плечо, и в фиолетовом жилете (что-то этот цвет у них значит) бормочет, закрыв глаза и обратив лицо к солнцу, бесконечную молитву на незнакомом мне языке. Положительно, эти места мистическим образом притягивают всяких чудиков, придурков и просто полоумных. Только Мохова среди них нет.
Куда еще он точно бы пошел? Я вышел из аббатства и минут через пятнадцать добрался до подножия Гластонберийского кургана. С дороги он казался правильным конусом, однако вблизи он походит скорее на гигантскую рыбину, наполовину вынырнувшую на поверхность. Курган оказался пустым – только молодая пара поднималась на него по дорожке, бросая мячик дурашливому долматину. Я шел за ними вслед по идеально подстриженному травяному склону со следами, кто-то утверждает, бороздок мистического лабиринта, а по-моему, так просто узкой дорожки, по которой на вершину кургана доставлялись грузы.
Если церковь Михаила Архангела была полностью разрушена новым главой англиканской церкви, ревностным Генрихом VIII, ее готическая квадратная колокольня из серого, с белыми проплешинами камня была восстановлена. Она оказалась небольшой – шагов десять насквозь от одного стрельчатого входа до другого. На каменной скамье слева девушка в белой ветровке изучала путеводитель. У входа, сидя на земле и подставив лицо солнцу, закусывал молодой бродяга. Не хиппи, не паломник – именно бродяга: странной кукольной внешности парень лет двадцати с обветренным лицом под русской шапкой с опущенными ушами, с котомкой на ремне и окружающим его сильным едким запахом давно не мытого тела. Я отбросил долматину подкатившийся ко мне мячик и улыбнулся поблагодарившим меня ребятам. Других людей здесь не было.