По ту сторону Псоу
Шрифт:
Покидаю ущелье. Подтягиваются первые отдыхающие. Я успел до них.
Ни где я не чувствовал себя таким одиноким, как в Абхазии. Я здесь ни к кому не принадлежу. Я не абхаз, и я не из тех русских, которые живут здесь постоянно. Никогда я не был частью так называемых «отдыхающих». Этой человеческой породы я вполне сознательно сторонюсь, и мне крайне неприятна мысль, что меня примут за одного из них. Здесь я даже журналистом себя не чувствую, то есть внутренне не причисляю себя к той группе, про которую говорят «журналисты». Уж лучше пусть меня примут за «отдыхающего». Не так стыдно.
Недавно поднимаюсь к монастырю, и две
Я уже восьмой раз в Абхазии. Это не мало, особенно если учесть, что я приезжаю сюда не ради пляжа. Но вот недавно подумал, что за все эти восемь раз я провел здесь чистого времени меньше трех месяцев. Это ничтожно мало. А в итоге я знаю здесь всё, но я не знаю здесь ни чего. И вот всё стараюсь что–то узнать и понять. А это очень трудно. И чем дальше, тем труднее.
Журналист — это опасно
Захожу в кабинет абхазского чиновника, говорю, что я — журналист из России и хотел бы с ним побеседовать.
— О чем? — сухо спрашивает он.
— О церковном конфликте, — дружелюбно отвечаю я.
— Разговор окончен, — он напряженно улыбается.
Я думаю про себя: «Разговор только начинается, просто ты, милый друг, ещё об этом не знаешь. Не таких ломали.» А вслух простодушно спрашиваю:
— Почему?
— Потому что церковные вопросы находятся вне государственной компетенции.
— Но ведь собрание на Новом Афоне было не просто церковным, а народно–церковным, значит и вопросы, которые там рассматривались, касались не только Церкви.
— И всё–таки вам лучше обратиться к священникам.
— Уже обращался. И ещё обращусь. Но вот я спрашиваю у них: «А как люди ко всему этому относятся?». Они мне резонно отвечают: «У людей и спрашивать надо.» Это я сейчас и делаю. Меня не интересует официальная позиция. Я обращаюсь к вам просто, как к абхазу. Мог бы и в магазин зайти, с продавщицами поговорить, но, мне кажется, вы знаете больше. Ведь у вас, как у гражданина, есть мнение по поводу того, что происходит на вашей земле.
И он начал отвечать на вопросы. Говорил очень коротко, сухо и напряженно, как будто перед ним — следователь, который хочет упрятать его за решетку. Через некоторое время я улыбаюсь: «Вы бьете рекорды по лаконичности». Он молча разводит руками, всем своим видом давая понять: «Только так». А я всё–таки узнал от него всё, что хотел.
Благодарю чиновника за интересный разговор и покидаю его кабинет вполне довольный собой. Я дал ему слово не ссылаться на него, и я сдержу своё слово. Хотя мне совершенно наплевать на журналистскую этику, у меня свои личные представления о чести.
Я не обиделся на него, хотя осадок от недружелюбной встречи, конечно, остался. Кого он во мне увидел? Неужели врага? Не столько врага, сколько источник опасности. И в этом он трижды прав. Мне ли этого не знать?
Договариваюсь по телефону о встрече с одним абхазским священником. Он не хочет со мной встречаться. Я с отточенным дружелюбием выкручиваю ему мозги, и вот он говорит:
— Да, я вижу, вы настоящий журналист…
— Профессиональный журналист, — скромно поторопился уточнить я, но он, оказывается, ещё не закончил фразу:
— … А ведь это очень плохо — быть настоящим журналистом, — он завершает мысль.
И ведь я с ним полностью согласен. Настоящий журналист — существо нравственно неполноценное. Я знаю об этом гораздо лучше, чем он. Но пока не время с ним соглашаться. Мне нужна эта встреча. И я её добился.
Было очень интересно. За четверть века профессиональной деятельности я ещё не слышал столько оскорблений в свой адрес на единицу времени. На самую деликатную попытку ему возразить он отвечал криком, и любую мою реплику перетолковывал в самом невыгодном для меня смысле. Неслабо поговорили. И я опять остался собой доволен. Профессиональная выдержка мне не изменила, и я не позволил спровоцировать себя на ответную грубость. Похоже, он был этим удивлен и, прощаясь, несколько раз сказал: «Не обижайтесь». А потом пояснил: «К сожалению, мы имеем очень горький опыт общения с российскими журналистами». Я молча кивнул. И вдруг он неожиданно очень тепло сказал: «Давайте я вас благословлю». Я так же молча встал под благословение.
С хамством батюшка, конечно, перегнул палку, и это в значительной мере было вызвано его личными качествами, но здесь проявилась и общая тенденция — отношение к российским журналистам в Абхазии стало неприязненным.
Пытаюсь встретиться с другим священником, который, в отличие от первого — олицетворенная деликатность. Но я ни как не могу его застать и чувствую, что он уклоняется от встречи вполне сознательно. Прошу своего абхазского друга: «Позвони ему, попроси, чтобы он со мной встретился, время назначил». А он отвечает: «Если я сейчас позвоню и попрошу, чтобы он встретился с российским журналистом, он тут же переведет разговор на другую тему. У тебя только один вариант: столкнуться с ним на улице лицом к лицу». Ну что ж, четырех попыток оказалось достаточно, чтобы выследить ускользающего батюшку. И он не отказал в беседе, и мы с ним очень хорошо поговорили. Я его понял. Он по натуре очень дружелюбен, но журналистов ему легче любить, если удается избежать с ними встречи.
Знаете, с кем в Абхазии до сих пор легко разговаривать? С теми, кому вы совершенно безразличны. Вспоминаю свои самые удачные и подробные разговоры с абхазами и вдруг понимаю, что все они имеют одну общую черту: ни кто из этих людей не спросил из какого я города, в каком издании работаю, как меня сюда занесло, что и как я собираюсь писать. Ни один из них ни разу не назвал меня по имени, хотя в начале разговора я всегда представляюсь. Они пропускали моё имя мимо ушей, им было безразлично, как меня зовут, и только поэтому мы очень хорошо разговаривали. А ведь когда–то всё было по–другому. Ещё лет десять назад абхазы распахивали объятия навстречу российскому журналисту. Меня многие встречали здесь не просто дружелюбно, а очень заинтересованно, я чувствовал, что наш разговор для них даже важнее, чем для меня. Как горячо они старались донести до журналиста свою правду: объяснить, растолковать, убедить. Больше абхазы этого не хотят. И неужели вы думаете, что в этом виноваты они?
Недавно откопал в сети очерк некоего российского журналиста Александра Федорченко, написанный по мотивам поездки в Абхазию. Федорченко встречался в Сухуме с руководителями абхазских неправительственных организаций. Его встречали с разной степенью дружелюбия, но все его собеседники уделили ему значительное время, то есть его встречали всё–таки нормально. А он потом в своём очерке последовательно обгадил всех своих собеседников, в лучшем случае выставляя их в смешном виде, а в худшем — осыпая изощренными оскорблениями.