По ту сторону Псоу
Шрифт:
Вот из–за таких шакалов, как Федорченко, абхазы теперь и вздрагивают при слове «журналист». И дело не в личных качествах конкретного человека, теперь вся журналистика такая. Что стало с нашей профессией? Откуда в журналистах столько презрения к тем людям, о которых они пишут? Что, кроме презрения, они надеются получить в ответ? И как разговаривать с людьми, если уже признался в том позорном факте, что являешься журналистом?
А ведь тут, господа, речь далеко не только о том, что профессия протухла. Тут политика. Вот приехал в Абхазию журналист из России, приняли его плохо, он, конечно, не может удержаться от мелочной мстительности, и в ответ пишет про Абхазию кучу гадостей. Прочитав всё это, следующего журналиста абхазы примут ещё недружелюбнее, и он напишет про них ещё гаже. А в итоге заметно ухудшаются отношения между Абхазией и Россией. Кому это выгодно? Грузии, за которой маячат США. Не исключаю, что Грузия просто проплачивает российских пишущих шакалов, чтобы те портили отношения между Россией и Абхазией. Грузия сейчас старательно тянет Абхазию на себя, но для этого её надо сначала оторвать от России. Весьма умно и очень тонко. Гадко, правда, но что поделаешь — политика. Хотя не стоит за каждой гадостью, написанной про Абхазию по–русски, видеть козни Грузии. Шакалу вовсе не обязательно платить за то, чтоб он был шакалом.
Не грузины сделали так, что большинство российских СМИ — либеральные. Это ж, господа, парадоксальнейший парадокс: либеральная идеология в России пользуется поддержкой не более, чем 1 % населения, а вот наши СМИ — преимущественно либеральные. То есть прозападные, то есть — антироссийские и соответственно — антиабхазские. Когда хамоватый абхазский батюшка кричал мне: «Все российские журналисты — прозападные», он ведь был прав. Но российская журналистика не выражает мнения ни Российского государства, ни русского народа. Наши журналисты враждебны абхазам постольку, поскольку они и русским враждебны. Неужели мы позволим этим шакалам поссорить два народа? Дай Бог побольше выдержки и русским, и абхазам.
Юмор в коротких штанишках
Как–то в Абхазии мне подсунули ксерокопию публикации очередного российского шакала. Его фамилию я не запомнил, а вот название публикации врезалось в память: «Кавказ ценит руку секущую, а не руку дающую». Основная мысль — чем больше Россия помогает Абхазии, тем больше абхазы наглеют. Приведено среди прочих кричащее доказательство вопиющей абхазской наглости.
Проходит наш журналист мимо здания, на котором написано: «Сухумская мечеть», из одежды на нем только шорты, и вот абхазский мальчик говорит ему: «Мужчина, оденьте рубашку». Столкнувшись с вполне ожидаемым отказом, мальчик сурово говорит: «Я сейчас взрослых позову». Разъяренный такой наглостью журналист и сам уже требует: «Давай, зови взрослых». Дальше было скучно, конфликт исчерпали на уровне словесной перепалки.
Что тут интересно — этот журналист явно воспринимал себя в качестве передового представителя цивилизованного мира, на которого набросились местные дикари, предъявляя вопиющие по своей дикости требования. И в чем же заключались те «права человека», которые он с такой горячностью бросился отстаивать? В том, чтобы ходить по столице в одних трусах, деликатно именуемых шортами. (Я знаю это место в Сухуме, оно — на значительном удалении от пляжа и от набережной).
Этому спесивому и надменному дикарю, который считает себя мерилом всех вещей, остается лишь пожелать ходить по Сухуму в одной набедренной повязке и с каменным топором, тогда, надо полагать, ни кто его не остановит. Что возьмешь с одичалого? А пока этому дикарю ещё пытаются напомнить, что он находится в городе, где живут цивилизованные люди, и в одних трусах здесь ходить не принято. Значит, его не считают совершенно безнадежным, так ведь он же обижается. Интересно, каких прав он завтра для себя потребует в связи с тем, что Россия оказывает Абхазии финансовую помощь? Захочет ходить по Сухуму вообще без трусов?
В Абхазии я никогда не хожу в шортах. У себя дома и никогда в них не ходил, а вот в Абхазии по молодости бывало. Помню, однажды натянул шорты, футболку, напялил панаму, стою, жду жену, а наша квартирная хозяйка говорит мне: «Видишь, как у нас хорошо? У себя дома не стал бы так ходить». Она вовсе не пыталась меня подколоть, всего лишь обратив внимание на одно из преимуществ южного отдыха. Но я задумался. Неужели я действительно настолько неуважаю абхазов, что позволяю себе одеваться здесь так, как никогда бы не оделся в родном городе? Больше я ни разу не одел в Абхазии шорты.
А сейчас и у нас в Вологде летом половина мужиков ходит в шортах. Стараюсь их не осуждать, но смотреть на них до крайности неприятно. Они оскорбляют как минимум эстетическое чувство. А когда вижу седовласого респектабельного джентльмена в шортах, просто не могу понять, что заставляет его так унижаться?
Хотя на самом деле я всё понимаю. Это «дух времени». Именно этот «дух» превращает мужчин в клоунов. «Сейчас все так носят». Но мы же люди, а не обезьяны, и кроме способности к подражанию у нас есть ещё и собственный разум, и личная воля. Можно, конечно, сказать вслед за Пушкиным: «К чему напрасно спорить с веком? Обычай — деспот меж людей». Но это смотря о чем идет речь. Уличные мужские трусы, это не просто очередной обычай, это воистину знамя нашего «расшатавшегося века». «Век» хочет только одного — чтобы всё было по кайфу. «Век» требует облегчить себе существование во всём, вплоть до мелочей. В жару ведь в трусах легче, чем в брюках Но неужели в легких летних брюках так уж тяжело? Ну не очень тяжело. Но мы хотим, чтобы было ещё легче. Но ведь завтра для облегчения они снимут и трусы, послезавтра будут публично совокупляться на пляжах. А дальше? Предел–то есть? И не лучше ли включить в себе механизмы торможения уже сейчас, пока не дошло до полного беспредела?
Это не просто беспредел в одежде или в публичном поведении. Эта проблема глубже. Навязывает нам трусы вместо брюк тот самый «век», который с утра до вечера говорит о правах и ни чего не хочет слышать об обязанностях, который исключил из своего лексикона слово «долг». Обязанность, долг — это тяжело, трудно, это… «не по кайфу». Ходить по улице в трусах мужчину побуждают те же причины, которые побуждают его избегать воинской службы. Это стремление к максимально возможному облегчению бытия. Ребята, это не просто погано и смешно. Это страшно.
Лежу у себя в комнате, которую снимаю у Алексея. В брюках, но без рубашки. Слышу, Алексей кричит: «Сергей, иди кофе пить». Одеваю рубашку, застегиваюсь и только после этого выхожу. Хотя мы у него в саду, и женщин здесь сейчас нет, но какое это имеет значение? Мы — уважающие себя мужчины. В такие минуты я чувствую, что Абхазия — это мой мир.
Абхазы не ходят в шортах. Ни одного абхазского мужчину вы ни когда не увидите в шортах. И я ни когда не хожу в шортах не потому, что хочу быть похожим на абхаза, а потому, что хочу быть похожим на человека. Иногда это приводит к забавным последствиям. Мне сказали, что в ущелье сейчас берут плату за вход, а я там был несколько раз, и ни кто не предложил мне купить билет. Кажется, это потому, что я в брюках, то есть не похож на отдыхающего, а для местных вход бесплатный.
Мы сидим с Нодаром у него на участке, оба в брюках и рубашках с коротким рукавом, то есть одеты вполне по–человечески. Но он неожиданно говорит, показывая на свой короткий рукав:
— Я ни разу в жизни не видел, чтобы мой отец вот так ходил. И маму я никогда не видел без двух косынок. А сейчас? Ты видел, чтобы наши женщины ходили в юбках до пят и в косынках?
— Видел и не раз.
— Ну это они разве что в церковь так одеваются.
Мне кажется, Нодар преувеличивает. Абхазские женщины одеваются очень скромно. Они часто в черном, во всяком случае — в темном, ни когда не носят одежды крикливых тонов. Абхазские девушки никогда не ходят в коротком, разве что школьницы. Как хорошо они выглядят на фоне наших отдыхающих! Но для Нодара даже то, что женщина ходит без платка на голове — уже разрушение традиций. И себя он осуждает за рубашку с коротким рукавом. Ведь его отец так непристойно не одевался.
И вот я иду по набережной Сочи. У киоска стоит совершенно голая женщина. Во всяком случае, со спины она выглядит совершенно голой, два тонких шнурка, символизирующих трусы и бюстгальтер не сразу и заметишь. Не смотря на свою безупречно правильную ориентацию, я почему–то не испытываю ни чего, кроме отвращения. Здесь царит расслабуха. Это чужой для меня мир.
Дело ведь даже не в одежде. Мне никогда не нравилось дешевое морализаторство. Дело в том, что почти отсутствующая одежда означает почти отсутствующее содержание души. Одежда — это знаковая система при помощи которой мы обозначаем своё внутреннее содержание. Разумеется, при помощи одежды хочется подчеркнуть свою непринадлежность к этой балдеющий биомассе, свой внутренний консерватизм.