По ту сторону рассвета
Шрифт:
— Хватить купать его, чище он уже не будет, — сказал эльф.
За ноги они вытянули орка на берег. Пока он плевался и хрипел, ему стянули руки ремнем, а когда он продышался — заткнули пасть собственным кнутовищем и завязали кнут вокруг головы.
Остальных орков Финрод приказал раздеть и бросить в ближний овраг, засыпав валежником. Их доспехи, оружие и тряпки свалили в кучу. Айменел занимался угасающим костром. Берен подсел к нему — посушиться.
— Что ты задумал, Ном? — при орке он не хотел называть ни титул, ни имя Финрода.
—
Баранью тушу, упавшую в костер, очистили от золы. Лоссар и Лауральдо достали большие фляги — нолдорское «зимнее вино». Трапеза прошла быстро и в полном молчании. Каждый понимал, что отныне они находятся под вражеской тенью и должны, если хотят выжить, иметь уши летучих мышей и глаза на затылке.
Даже легкая победа не радовала. Еще десять лет назад и помыслить нельзя было, чтобы эльфы здесь скрывались и нападали из засады на разгуливающих свободно орков. А впереди был Тол Сирион, и когда-то выстроенный Финродом гордый дозорный замок Минас-Тирит…
Покончив с трапезой, Финрод заговорил о том, как он думает пройти через сауроновы владения.
Замысел его по дерзости граничил с безумием, но в этом безумии было то самое благородство, которое удача любит. Но Берена изумило то, что Финрод говорил, не отдавая приказания, а словно советуясь.
— Может и получиться, — сказал он, когда Финрод закончил свою речь. — А ведь и вправду, может получиться, эльдар!
Но, обведя эльфов взглядом, он не заметил и следа воодушевления.
— Ты… не понимаешь, — прошептал Аэглос. — Это… это ужас.
— Ужас? Ужас будет, если Тху нас зацапает. Или переодеваться врагом противно вашей чести?
— Допустим, если бы нам удалась эта затея, я не стал бы хвалиться, — мрачно усмехнулся Нэндил. — И никто из нас не стал бы. Но дело даже не в этом, Берен. Орк… это то, чем каждый из нас боится стать. Боится больше, чем смерти.
— Но ведь это только притворство! — Берен посмотрел на Финрода. — Ном, ведь так?
— Не совсем, — Финрод сжал пальцы чуть ли не до хруста. — Будь это всего лишь притворством, я бы просто отдал приказ. Чтобы я мог создать чары, а прочие — воспринять, всем нам придется… обратиться мыслями к тому, что в нас есть низкого.
— Не понимаю, — Берен сжал губы. — Я знаю, приятного мало. Ведь мне приходилось прикидываться пьяным и валяться в навозной жиже, чтобы меня не узнали в одном из замков, и обвязываться тухлым мясом, чтобы сойти за прокаженного… Но ведь для дела, и только на время, чтобы избегнуть самого худшего!
— Мы понимаем разное, когда говорим «самое худшее», — нахмурился Аэглос.
Берен почувствовал призыв Финрода к осанвэ и отозвался.
«Я попробую объяснить тебе через то, что для большинства из нас вообще непредставимо, а вы сами называете это извращением. Вообрази себе, что ради своей цели — сбора сведений или убийства — ты должен обольстить мужчину как мужеложец. Не совершить
— Ном… — Берен потер лицо. — Хватит. Я понял. Эльдар, я был дураком и прошу прощения. Меня извиняет только то, что я думал — это просто как тряпки переменить, и все. Наверное, государь, быть по-моему: преврати в орка меня одного и уводи остальных. Если уж ты не смог требовать этого от своих вассалов, то я не могу и просить.
— Не торопись, — поднял ладонь Нэндил. — Ведь никто из нас еще не сказал «нет». Нам просто трудно решиться.
— На самом-то деле мы решились, — Эдрахил коротко рассмеялся. — Некоторые из нас, по крайней мере. Будучи здесь, уже глупо поворачивать назад.
— Верно, — Лауральдо решительно сломал о колено палку для костра. — Время колебаний прошло. Я твой, Финрод. Думаю, даже твоих сил не хватит на то, чтобы сделать из меня настоящего орка, а остальное я как-нибудь перетерплю.
— Незачем тянуть, — Кальмегил поднялся. — Айменел, натопи в котелке бараньего жира, я натолку угля. А орочьи тряпки неплохо бы очистить хотя бы немного от паразитов.
— Попробуют эльфийской крови и сами передохнут, — усмехнулся Лауральдо.
— Я бы не рассчитывал на это, — заметил Лоссар, беря из кучи первую попавшуюся куртку и вытряхивая ее над костром.
— А ты, Берен, займись пленным, — распорядился Финрод. Кажется, нарочито громко, чтобы орк слышал.
— Будет сделано. — Перешагнув через бревно, Берен приблизился к связанному орку. Сел рядом, четырежды хряпнул о колено крепкую палку, взятую из валежника для костра, положил на землю четыре получившихся колышка, а пятый, самый длинный и толстый, принялся затачивать до копейной остроты, время от времени поглядывая на орка и улыбаясь, словно прикидывая что-то.
Орк завозился, беспокойно косясь в его сторону.
Берен заточил колышек с двух сторон, потом закалил кончики в костре. Теперь, если вбить его в землю, он торчал бы ладони на две. Покончив с первым, Берен взялся за второй колышек. С этим дело шло быстрее, потому что его заточить требовалось с одной стороны.
Орк глухо зарычал, кусая кнутовище.
— Да, друг мой сердечный, — проговорил человек, и голос его был как у сытого кота. — Угадал. Эти четыре — тебе в руки и в ноги. А куда пятый, самый толстый, — тоже угадал?
Орк что-то прорычал. Даже сквозь кляп Берен разобрал: «Имел я тебя и твою мать».
— Ну, это ты, положим, врешь, — спокойно ответил он, принимаясь за третий колышек. — Тебя, стерво, я в первый и в последний раз вижу, а та женщина матерью мне не была. Однако же она была женщиной моего народа, и в сердце своем я поклялся, что рассчитаюсь за ее смерть. Сделаю с главарем отряда то же самое, с поправкой на мужские статьи. Ты так громко орал на всех, что сразу стало ясно: ты — главарь и есть. Тебе, стало быть, и ответ держать.