По ту сторону тени
Шрифт:
– Послушайте, – чувствуя подступающее раздражение, сказал я, повышая голос. – Если вы звоните по делу, говорите быстрее и конкретнее. У меня нет времени на глупые разговоры. А если просто шутите, то советую больше никогда сюда не звонить. У меня есть друзья в милиции. Я быстро вас вычислю.
– Не волнуйся, я знаю.
– Знаете? Что знаете? Кто вы, черт побери?
– И ты меня знаешь, просто ты меня забыл. Не волнуйся, скоро ты меня вспомнишь.
Я похолодел от тона, которым были сказаны эти слова. Они словно подпирали собой высокую плотину, на которую давил невероятно мощный массив воды. И я почувствовал себя так, будто стоял под этой плотиной – дрожащей от напряжения и уже пошедшей, местами, пугающими трещинами.
Я желал, но не мог убежать – от ощущения не убежишь.
Я
Пауза затянулась. Я встряхнул головой, стремясь сбросить оцепенение. Но воображаемая картина была слишком яркой. Осадок от увиденного опустился на дно желудка, вызвав слабый болезненный спазм.
– Простите, сейчас я занят и не могу говорить. Перезвоните позже.
– Хорошо, – подумав, ответила девушка. – Только это не шутка, если ты решил, что…
Я повесил трубку и некоторое время простоял рядом с телефоном, ожидая, что звонок повторится. Аппарат упрямо и насмешливо молчал. Я вспомнил о наполовину выбритом лице и отправился в ванную. Кран презрительно фыркнул, воду отключили. День начинался превосходно! Сначала звонит какая-то ненормальная, потом отключают воду, и я не могу добриться…
Утро кормит весь день. Оно задает тон. Его нельзя проводить плохо. Я сходил на кухню, обыскал все, но не нашел и грамма воды. Даже в холодильнике не нашлось минералки, обычно стоявшей там. Тогда я полез на антресоли и достал оттуда большую картонную коробку, в которую мы с женой складывали старые электроприборы. Там хранилась электробритва, которой я пользовался в последний раз, кажется, еще в студенческие годы. К счастью, она оказалась рабочей. Ножи ее затупились, бриться было больно. Бритва больше не срезала, а с упоением садиста выдергивала щетинки, что доставляло массу неприятных ощущений. Каждую в отдельности можно было оставить незамеченной – подумаешь, легкий укол в щеку. Но их множество туго сплеталось в косу общей тупой боли. Это раздражало, но приходилось терпеть. Я не мог идти на работу наполовину небритым.
По окончании пытки щеки пылали так, словно по ним надавали горячих оплеух. Боль немного остудил «гель после бритья», который я руками нанес на щеки. Но лицо все равно осталось красным и горело.
113
По пути на работу я поймал себя на мысли о том, что думаю о девушке, звонившей мне утром. Интересно, что заставляет одних людей думать о других? Может быть, дело в интриге? Тайна волнует разум. Чужое неизвестное, тем более переплетенное с твоим прошлым, будущим или настоящим, надежно скрытое за легким полупрозрачным занавесом – так куда мучительней и притягательней, чем если бы она притаилась за незыблемой каменной стеной. Кажется, протяни руку и отдерни занавес – что может быть проще? Но каждый раз, когда протягиваешь руку в полной уверенности, что сейчас перед тобой все откроется, занавес, будто повинуясь воле неуловимого дуновения, предательски ускользает из-под твоих вытянутых и алчущих пальцев и, победоносно развеваясь, вновь манит искусом недосягаемой близости.
И хотя кажущаяся близость цели обманчива, она способна вселить даже в самого слабого человека новые великие силы, коих раньше он в себе и не предполагал. Шаг за шагом идет к ней такой человек, не догадываясь о том, что все движение его бессмысленно и бесполезно – он идет к миражу, и чем ближе видится тот глазу, тем меньше сил и шансов остается на то, чтобы его достигнуть.
А жизнь тогда превращается в пустую авантюру без начала и конца.
Я шагал по тротуару, всматривался в лица прохожих и размышлял. О чем они думают, окружающие люди? Или о ком? Наверное, чтобы заставить человека думать о себе, все-таки надо его заинтриговать. Зацепить. Заставить захотеть приоткрыть свой занавес. Напустить тумана и сделать все, чтобы человек не остался к тебе равнодушным. Иногда это очень просто, иногда нет. Для одного достаточно того, что ему улыбнулась на улице прохожая, красивая девушка. Он невольно начинает вспоминать и думать о ней. Бывает, даже сходит по ней с ума. А другой пропустит такую улыбку сквозь себя и через мгновение о ней забудет. Его волнуют иные тайны. Какие?… Ну… стоит только его начальнику сказать ему: «Зайдите ко мне после пяти, нам надо побеседовать о вашем будущем», – и он места себе не находит, мучается неразрешимыми догадками: что за будущее его ждет?.. Карьера для него важнее внимания девушки. У каждого свое отношение к тайнам, и тайна у каждого своя.
Главное – знать, как зацепить человека.
Звонившая мне девушка знала, как можно задеть меня. Я что-то ей задолжал. По крайней мере, она говорила об этом так, словно была в этом уверена. Вряд ли она шутила. Люди вообще очень серьезны, когда говорят о долгах.
Что и кому я мог задолжать? Липкая мысль тревожила меня. Я отношусь к тому типу людей, что терпеть не могут быть должными или обязанными. К посторонней помощи такие, как я, обращаются лишь в крайнем случае, когда другого выходу просто нет. И стремятся вернуть все как можно скорее. Такие люди не забывают о долгах, ведь чувство долга для них невыносимо, оно ограничивает их свободу, мучит их. Странное это чувство – словно кто-то постоянно стоит у тебя за спиной, с ножом или отпором в руках, терпеливо ждет своего часа, а ты не можешь даже обернуться и прогнать его, потому что у тебя нет на это ни сил, ни права – они же на его стороне. И тебе остается только ждать с несгоняемым страхом, затаившимся где-то в глубине души, когда тяжелая рука ляжет тебе на плечо, и суровый, требовательный голос кредитора спросит за все сполна. Такие люди понимают, что только за расплатой и может наступить свобода. И потому стремятся скорее избавиться от долгов.
Стремление к свободе естественно для человека.
Долг сам напоминает о себе таким людям, как я. Даже во сне. Что же я мог такое задолжать, что сумел об этом забыть?
Преследуемый такими мыслями, я пришел на работу.
112
В начале октября прошлого года я ушел с оборонного завода, где проработал инженером несколько лет. Грех было жаловаться на ту работу. Тихо, спокойно, неплохая зарплата. Но я там засиделся. Чувствовал себя так, словно увяз в топком, гиблом болоте и боялся пошевелиться, чтобы не уйти под вводу с головой. Дернешься, и тебя засосет еще глубже. Еще раз – и вот мутная, зловонная жижа уже у твоего рта. Одно неосторожное движение, и тебя засосет окончательно, утащит на самое дно. Я так и чувствовал отвратительный вкус болотной жижи у себя во рту. Мерзкое ощущение, избавиться от которого не удавалось. Иногда оно становилось особенно сильным. Даже почистив зубы несколько раз подряд, я продолжал ощущать на своем языке жидкую зловонную массу и напрасно пытался убедить себя в том, что болотная жижа существует только в моей голове.
Вот почему однажды мне захотелось что-то изменить в своей жизни. Других причин не было. Я пытался что-то изменить, бросив работу.
Нельзя сказать, что я добился того, чего желал. Около месяца просидел дома, отдыхая от ежедневных рабочих обязанностей и наслаждаясь чувством свободы и полноты обладания собственной жизнью. Только тогда пришло осознание того, насколько запрограммирована жизнь современного человека, насколько подвержена она придуманным кем-то условностям и насколько принадлежит тому, что принято называть обществом.
Но свобода – вещь условная. Если ее хотя бы время от времени не ограничивать рамками, она вырастет в безграничную пустоту, в которой человек может раствориться и бесследно исчезнуть, как кусок сахара в стакане теплого чая. Иногда себя надо наполнять, как какой-нибудь старинный бронзовый сосуд, чтобы он зазвучал по-другому, когда снова стукнут по его пузатому боку. И мне стало казаться, что нет ничего лучше для этого, чем общение с другими людьми.
Так я нашел себе другую работу.