По ту сторону тени
Шрифт:
Мне с детства нравилось писать. Сначала я записывал свои мысли на бумаге, пытался вести дневник. Затем бросил, посчитав это глупой затеей. Летопись собственной жизни в какой-то миг показалась мне заранее написанным самому себе некрологом. И вместо ведения дневника я начал коллекционировать афоризмы и цитаты великих людей. Чужую мудрость пытался использовать в жизни. Мне казалось, что это прибавляет важности моей персоне в глазах других людей. Прошло несколько лет, прежде чем я понял, что живые мысли мертвых людей не всегда подходят для моей жизни, как не всегда они подходят и для других жизней и судеб.
Позже я начал пописывать
Постепенно во мне открылся относительный талант, которого вполне хватило для устройства на работу корреспондентом в местную газету. Штат «районки» был небольшой, «струе свежей крови» в виде меня там были рады. Работа мне нравилась. Она оказалась несложной и позволяла глубже окунуться в жизнь.
Работая там, я чувствовал себя счастливым человеком.
111
Я закрылся в своем кабинете, положил перед собой блокнот и принялся бездумно выводить на его странице шариковой ручкой крохотные рожицы полулюдей-получертиков. Рисунки выходили не забавными, как обычно, а на удивление злыми. Чертики будто злились на меня за то, что я не мог разгадать заданную мне утром загадку.
Что за девушка звонила мне?
Может, речь шла об услуге? Я напрягал память, силясь вспомнить, кто и когда мог оказать мне услугу и теперь, когда я все позабыл, потребовать что-то взамен. Уже несколько лет моя жизнь протекала так вяло, что у меня не было потребности ни в каких услугах. Но даже если предположить такое, почему девушка не сказала об этом прямо, а сыпала туманными фразами? Отчего не потребовала ничего сразу, а лишь предупредила, что время все узнать еще придет?
Когда человек напоминает тебе об услуге, это означает, что он просит о возвращении долга немедленно.
Иначе нет смысла напоминать об этом. Даже банки с их дотошными клерками не пристают с напоминаниями раньше срока. Значит, дело не в услуге. Мучительно пребывать в неведении и не иметь возможности влиять на происходящее. Остается только ждать и зависеть от событий, свершившихся по милости других. Рамки, ограничивающие внутреннюю свободу человека, тогда сужаются до предельных размеров. Даже узник в тюрьме более свободен, если в его жизни нет неясности.
В моей жизни она появилась.
110
Телефон зазвонил после обеда. Я поднял трубку и по обыкновению, как всегда на работе, представился.
– Ну что, доделал свои дела? – буднично, словно мы были приятелями и подобные разговоры являлись для нас самым обыкновенным делом, спросила девушка.
– Да, но теперь у меня появились другие дела.
– Не будь врединой. Дела не возникают просто так. Ты, наверное, нарочно их придумал? Чтобы не разговаривать со мной…
– Вы уверены, что знаете, кому звоните?
– О да, уверена. Я знаю тебя, а ты знаешь меня. Мы с тобой близкие знакомые, давние приятели. Я же тебе говорила…
– Простите, но я вас не узнаю и не хочу с вами разговаривать.
– А я уверена, что хочешь. Брось, нет ничего особенного в том, чтобы просто поболтать. Тебя это ни к чему не обязывает. И ты не обязан раскрывать мне секреты, если они у тебя есть.
– Секреты? Пока секрет есть только у вас – некий долг, как вы сказали. Что же это за долг? По вашему, я вам что-то задолжал, не так ли?
– Ах, вот что тебя беспокоит, – звонко рассмеялась девушка. – Да, задолжал. Но время отдать долг еще не наступило.
– Когда же оно наступит?
– Не волнуйся, ты узнаешь об этом.
– Послушайте, что вам от меня нужно? И откуда вы знаете номера моих телефонов?
– Я все знаю о тебе, – убедительно произнесла она. – А скоро и ты узнаешь обо мне.
И она повесила трубку.
109
Тем вечером меня ожидала встреча с друзьями. Уже несколько лет мы встречались по пятницам. Ничего особенного не делали. Просто разговаривали в баре за кружкой-другой. К нашим встречам я готовился всю неделю. В какой-то момент (не помню когда) они превратились для меня в пытку. Если выдавался шанс пропустить их, я пропускал. Но такое случалось редко.
Эти обязательные встречи напоминали хорошо отлаженный часовой механизм. Однажды незримый часовщик умелой рукой пустил его в ход. С тех пор все шло строго по кругу. Оборот за оборотом, одно и то же. Минимум эмоций. Минимум веры. Минимум надежды.
Одно и то же, от чего можно было сойти с ума.
Ассоциативное мышление, порой, подбрасывало жуткие образы. Я сравнивал свою жизнь с заточением в кольце полнейшего безразличия окружающего мира к моей частной судьбе. Время от времени в нем появлялись мои друзья. Но это не спасало от тоски и безнадеги, ведь они не приносили мне свободу, а становились такими же узниками, как и я.
Порой, судьба представлялась мне огромным циферблатом, по которому с заведенной неумолимостью отсчитывают неспешное время бездушные стрелки. Отсчитывают отведенное мне время, мое личное, дискретное в безграничности всеобщего времени. Ход стрелок магнитом приковывает взгляд, но он не бесконечен. Когда-нибудь закончится часовой завод, и стрелки, вздрогнув в предсмертной агонии, остановятся и замрут навсегда.
Но лучше об этом не думать. Иначе на каком-нибудь обороте сойдешь с ума.
И все же замкнутый круг существования в моей жизни присутствовал и был он на редкость прочным и идеальным. У каждого из нас хватало ума на то, чтобы это понять. Но ни у кого из нас не доставало смелости и духа, чтобы что-то изменить. Весь город жил так, сонно и равнодушно. Нищета разъедала улицы, ветшающие дома исходили новыми трещинами, дороги безостановочно и угрюмо покрывались выбоинами и ямами. Но всем было наплевать. Ремонт стоил денег. Жизнь стоила денег, а денег в городе не было. За ними ехали в столицу, но не все, а только смельчаки или отчаявшиеся отваживались на подобный шаг. Уж слишком рискованным он был. Только стоило им решиться и уехать, как город тут же утопал в волнах слухов и сплетен. Говорили разное: что кто-то сумел, а кто-то не сумел устроиться, кто-то заработал деньги, а кто-то вернулся в одних носках, потеряв все, кроме жизни.