По ту сторону жизни
Шрифт:
Презренный нара… Вскрик боли заставил меня очнуться. Нет, музыка не стихла, просто отступила, давая возможность вернуться в мир яви.
Питхари скривился, держась за бок. А Вильгельм обошел его с другой стороны.
— Что вы делаете? — взвизгнул поверенный. И герр Герман покашлял в кулак, намекая, что, хоть жандармерия и не спешит вмешиваться в дела сии, но это не значит, что на нее вовсе не стоит обращать внимание.
— Провожу следственный эксперимент, — ответил инквизитор, тыкнув пальцем в грудь хиндара. И тот заревел то ли от
И бил же сложенными вместе пальцами, только господин Питхари рухнул на пол, где и остался лежать, жалобно поскуливая.
— Вы… вы не имеете права…
— Имею, — Вильгельм сунул палец в рот и попытался ногтем выцарапать зернышко малины, застрявшее между зубами. — Я даже сжечь его могу… здесь и сейчас…
— Здесь не надо. У меня паркет дорогой.
— Хорошо, не здесь…
Люблю, когда мужчины со мной соглашаются. Тем паче что паркет и вправду дорогой, да и выветривай потом дом от вони… и вообще, я ведьма, а мы костры как-то не жалуем, что ли… говорят, память крови, еще с Темных времен оставшаяся.
— Но так сказать… в принципе… знаете, переломы не так уж болезненны, как это утверждают… то ли дело повреждения мягких тканей… — он наклонился и ткнул куда-то в бок, заставив тушу смуглокожего Питхари содрогнуться и издать протяжный визгливый звук.
Девочка под моей рукой подалась вперед. Глаза ее расширились, а дыхание стало частым, неглубоким. Она, клянусь своим даром, смотрела, боясь пропустить хоть что-то, и… наслаждалась? Определенно. Эту темную, словно деготь, радость ни с чем не перепутаешь.
— Если знать точки… и воздействовать аккуратно, следов не останется… кто должен был провести обряд?
Еще тычок, и Питхари завыл во весь голос.
— Имя…
Вой на инквизитора действовал слабо. А от герра Германа он попросту отмахнулся, правда, в ладони блеснула искра белого света, и этого хватило, чтобы жандармерия сочла вопрос права исчерпанным. Правильно, кому хочется ввязывать в дела инквизиторские.
— Имя, говорю… и не делай вид, что не понимаешь, — Вильгельм присел рядом с хиндаром. — Диттер… помнится, пишешь ты как курица лапой, но не соблаговолишь ли начать протокол… по делу о систематическом нарушении пятого эдикта… проведение незаконных обрядов… магия крови… и что там еще?
— Седьмой… попытка нанести ущерб целостности Империи путем лишения ее заведомо одаренных… или как-то так…
— Ты знаешь, что в твоей перепевке законы звучат пошловато? Но ничего, потом выправим… — он погладил господина Питхари по волосам. — А самое смешное, что этот недоучка, умудрившийся провалить половину порученных ему дел, на сей раз самым отвратительнейшим образом прав…
Голос его звучал мягко.
А я подтолкнула девочку в спину и велела:
— Уходи.
Она же, вместо того чтобы подчиниться, стиснула зубы и замотала головой.
— Выставлю, — я щелкнула пальцами,
Не хватало, чтобы мне всякие тут перечили.
В темных глазах мелькнула обида.
— Мой дом — мои правила, — сказала я и коснулась острого носа. — Вырастешь, заведешь свой, тогда и будешь устанавливать свои.
Мне показалось, она поняла. Во всяком случае, отступила, но…
— Я… знаю… имя… старик Наклахди…
— Заткнись! — вопль хиндара сотряс дом, но был остановлен очередным тычком, на сей раз куда-то в основание шеи. Результатом стал хрип, и тело на полу забилось.
— Не переусердствуй…
— А ты мне еще поучи, чистоплюй, — Вильгельм поправил полы халата, который норовил распахнуться. Интересно, стоит ли упомянуть, что халаты женские? А что большие, так ведь… женщины тоже всякие бывают. Помнится, Гюнтер прикупил их по случаю несколько дюжин, уверив, что уж больно цена была хороша, а гости у нас, если и случаются, то не того воспитания, которое позволит по толщине полосок и оттенку зеленого определить половую принадлежность халата…
Да, пожалуй, помолчу.
— Значит, — голос его изменился, стал мягким, — старик Наклахди… ты его видела?
Девочка помотала головой.
— А имя откуда?
— Он сказал. Сказал, когда я уроню первую кровь, он сам меня отведет… чтобы мне отрезали ненужное…
— Ненужное… — Вильгельм прикрыл глаза и задумчиво так произнес: — Диттер… а ты помнишь, что там должны отрезать…
— Физически или метафизически?
Диттер использовал перевернутый серебряный поднос в качестве столика. Откуда взялась бумага и чернильница, а также перья и шкатулка с белым морским песком, понятия не имею.
— Я не занудствую, я уточняю, речь идет о magnum или parva-варианте…
— И латынь у тебя хреновая.
— Без тебя знаю…
— А чего они ругаются? — шепотом поинтересовалась девочка, переступая с ноги на ногу.
— Любовь, она такая… не выбирает, — я ткнула пальцем в плечо. — Иди уже. Понадобишься — вызовут… на кухню загляни.
— Зачем?
— Затем, что тощая больно… непонятно, в чем сила держится… и это не шутка, — я повернулась к дверям. — Физическое истощение в твои годы сказывается на развитии дара. Убрать прошлое я не могу, а вот откормить слегка — вполне…
Дальше было почти скучно.
Герр Герман любовался картинами. Вильгельм вел допрос. Диттер конспектировал и делал сие с превеликим удовольствием, от усердия вон язык высунул. Поверенный старался слиться со стеной и больше о правах своего клиента не вспоминал…
Обрядов и вправду было два варианта. В первом силу девочек запирали в теле, и запирали накрепко. Плевать, что, не имея выхода, она начинала тело разрушать, и не проходило трех-четырех лет, как несчастная погибала… к этому времени она, как правило, успевала разродиться ребенком. Одаренным. Если везло, то мальчиком… В расширенной версии уродовали еще и тело.