По ту сторону жизни
Шрифт:
Хочет сам? Пускай. Не в моих привычках препятствовать чужим подвигам.
— Хорошую цену взяли?
— За тебя? Не смеши… — На лестницу, которая поднималась в подвалы, Вильгельм смотрел как на кровного врага.
— Она даст тебе отсрочку. До конца этого дела.
Он имел право знать, и Вильгельм с этим был согласен, но место, время и душевное состояние его не способствовали приросту любви к ближним. Вообще из него отличный темный вышел бы…
— Но потом, — я облизала губу. — Боюсь, тебе станет… совсем плохо.
— Ага…
Предупреждение,
— Отсрочка… это хорошо… это… замечательно.
— А что потом сдохнешь, не пугает? — поинтересовался Вильгельм. И Диттер махнул:
— Отбоялся уже… и сдохну я в любом случае, тут без вариантов. Отсрочка же… — его улыбка была широка. — Это отлично… книги давай, не будь жлобом.
— Я не жлоб.
— Ты только учишься, я знаю…
— А ты…
— А я силой смерти ныне здоров, так что не надо мне тут…
— Не надо, — Вильгельм криво усмехнулся, — так не надо…
И книги отдал. Все. А Диттер только крякнул и…
Забавно наблюдать за ними. Мне кажется, бабушке они бы понравились, причем оба…
Наверху стояла ночь. Глухая. Черная. И беззвездная. Словно призывающая сотворить какое-нибудь приличное злодейство. Стрекотали цикады, но и в песне их чудились похоронные мотивы. Диттер остановился, задрал голову и меланхолично произнес:
— Опять дождь будет.
Я, прислушавшись к собственным ощущениям, согласилась: всенепременно будет. И уже совсем скоро. А потому есть смысл убраться из сада. Мы то дождь перенесем, а вот книги на самом деле древние, хрупкие и воду не жалуют.
Дома нас ждал ужин и герр Герман, расхаживающий по гостиной.
— Вы знаете, который час? — спросил он.
— Понятия не имею, — я ответила честно, все-таки ощущения после храма были несколько размытыми и восстанавливались медленно.
— Два часа ночи…
— Поздно.
— Издеваешься, девочка?
— Отнюдь. Действительно поздно… в это время я, как правило, спала…
Герр Герман, в отличие от утра, выглядел неважно. Мундир мятый. Волосы в беспорядке. И пахнет… о да, виски пахнет. Надеюсь, не моим, ибо мое гостеприимство так далеко не распространялось, чтобы всяких малоприятных типов угощать виски.
— И вы тут… что вам в городе надо? — он вытащил фляжку, прихлебнул и поморщился. — Никакого здоровья не хватит… сегодня убили Норму Ингвардоттер… вы ведь были знакомы?
Были. Норму, пожалуй, знали если не все, то многие. Старшая дочь графа Ингвардоттера, пусть и переселившегося в наши благословенные места лет триста тому, но все одно, по мнению местных, числившегося чужаком.
Норма была… Чересчур активной, пожалуй.
Комитеты, благотворительность… Ладно бы сама занималась, но она требовала, чтобы все участвовали в этих глупых ярмарках, устраивали званые вечера и… она была не слишком красива, но при этом умудрялась привлекать внимания той силой, которая горела в ней ровно и ярко.
Целительница.
Пусть
Вот и тратила свои силы в городских лечебницах, где снискала славу едва ли не святой.
Она не пила. Не принимала наркотики. Не проводила вечера в сомнительных компаниях и, что совсем непонятно, не заводила любовников. Норме было двадцать два, но старой девой она себя не считала, жила в ожидании если не великой любви, то хотя бы одобренного батюшкой жениха.
Кому понадобилось убивать ее?
— И что? — Вильгельм подался вперед и длинный нос его шелохнулся. У меня возникло ощущение, что дознаватель с трудом удерживается, чтобы не обнюхать нашего гостя.
Принюхалась и я. Кровь. Темная, старая и дурная. А еще опиумный порошок, которым изрядно разило от одежды.
— И то… что есть свидетели, утверждающие, будто видели фройляйн Гретхен незадолго до… происшествия.
— Просто видели? — Вильгельм шагнул ближе.
Жандарм попятился. Правда, отступать ему было некуда, ибо спиной он уперся в стену.
— Вместе с покойной… и свидетель утверждает, будто имела места ссора… а ваша взаимная неприязнь многим известна.
Инквизитор оглянулся на меня. А я пожала плечами. Неприязнь? Сильно сказано. Мы… не приятельствовали, чистая правда. Но чтобы неприязнь… так, легкое недоумение.
Я не понимала ее. Она меня. Пересекались мы изредка, на благотворительных обедах в мэрии. Как-то Норма попыталась достучаться до моей совести, как ей казалось, или что вернее — чековой книжки… то ли на помощь юным проституткам, то ли на содержание приюта, то ли еще на какую то глупость… она вечно кому-то там помогала и при этом на отрез отказывалась понимать, что не всегда эта помощь была нужна.
В тот раз мы несколько повздорили, это верно. Она обозвала меня бессердечной стервой. Я ее — старой девой и еще нехорошим словом… но на этом все и закончилось. Ах да… разве что из попечительского совета Благотворительного общества меня исключили, как и вообще из общества, но это же ерунда…
Исключить исключили, а чеки ежегодные, которые я подписывала, получая за то налоговую льготу, принимать не перестали. Я ж и говорю, лицемеры…
— Ложь, — сказала я, постукивая когтем по столу.
Герр Герман дернул удавку галстука и, вздохнув, произнес:
— Я пришел сюда… по доброй воле… я понимаю, что одного свидетельства мало…
— Мало, — подтвердил Диттер, стоявший у стены.
Книги он сгрузил на туалетный столик, и герр Герман время от времени косился на зловещего вида стопку. Как по мне, выглядела она наиподозрительнейшим образом.
— Однако… пошли слухи… крайне неприятного для вас свойства. И на меня оказывают давление…
Уж не бургомистр ли, все еще не смирившийся с необходимостью делиться?