По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо
Шрифт:
Самая же главная причина, заставившая Любаву отказаться от мысли о княжеском сватовстве, была такая, о какой ей и думать было страшно. В глубине души хранила Любава жгучую тайну, ждала себе Божией кары за то, что совершила когда-то, и увидела эту кару в бессмысленной и стыдной тяге Елены к Добрыне. И на эту тайну свою посмотрела совсем по-другому и еще больше ужаснулась: как могла пойти на такой грех, почему не нашла силы побороть злую волю, толкнувшую ее на это? Ведь это верно: великие государи — как огонь, что может согреть, а может и спалить. Возле него, огня этого, сиди, грейся, а руку совать остерегись — сожжешь.
А тайна Любавы была такая: когда-то незабвенной зимой, когда Юрята с войском ушел воевать с булгарами,
Тогда у государя случилась беда: только что похоронил свою дочь Сбыславу и сильно горевал. Горевала и княгиня Марья, и Любава много времени проводила с ней во дворце — утешала, стараясь отвлечь. Тут и привязался к Любаве кравчий великого князя Захар Нездинич, стал ее уговаривать пожалеть государя, который так страдает и сильно ее, Любаву, хочет. Околдовал ее кравчий, что ли, но Любава будто с ума сошла — согласилась, да так вдруг загорелась желанием, что в тот же день Захар проводил ее в дальнюю светелку, куда несколько погодя и пришел молчаливый князь Всеволод Юрьевич. Сама себя не помня, не сказав ни слова государю, не устыдившись ни на миг, Любава отдалась ему, а он после их торопливой близости подарил ей завернутые в платок две искусно сделанные золотые серьги, улыбнулся на прощание и ушел. А еще немного спустя Захар — масленый и ласковый — вывел ее потихоньку на княгинину половину, и оттуда она уже ушла домой.
Украшения, заработанные у великого князя, Любава спрятала далеко, но иногда, оставаясь одна, доставала и разглядывала, будто эти блестящие серьги могли помочь ей понять, как случилось то, что случилось. И ведь поняла! Захар ей сказал, что князь ее хочет, а князю, видно, сказал то же самое про Любаву: дескать, уступи, государь, женскому желанию, снизойди до нее. Таким образом кравчий повязывал себя с князем общей тайной и, значит, получал над ним еще немного власти. О такой власти над великим князем тут же начала мечтать и Любава. Забывала порой даже о том, что он — великий государь, и думала о Всеволоде Юрьевиче просто как о мужчине. Даже — более близком, чем Юрята, потому что после того свидания с князем Любава забеременела.
Юрята ни о чем не догадается — на войну он ушел незадолго до того. И никто не догадается и не узнает, думала Любава. А ребеночек будет от самого государя. Какой женщине не лестно родить ребенка от всесильного властителя?
Она виделась после того с Всеволодом Юрьевичем — в княгининых покоях встречала его. С жадностью взглядывала: хотела поймать в его глазах ласку, обращенную к ней. Но никакой ласки не видела. Князь был с ней приветлив, как и раньше. Вот то-то и удивило Любаву: не стал к ней приветливее, не стал суровее, а остался таким же, будто ничего и не было.
Другая на ее месте, наверное, постаралась бы скорее все забыть. А Любаве какой-то бес все время нашептывал: не упусти случая, не прозевай удачу. Можешь приблизиться к сильным мира сего! И в то время Любава о чем только не мечтала — додумывалась даже до того, что ребеночек, которого она носит, впоследствии станет таким же владетельным князем, как Всеволод Юрьевич.
Она еще долго мечтала — пока не родила сына Люби-мушку. Тогда осознала свою вину перед мужем, хотела даже ему признаться во всем, но поняла: это будет страшно не только для нее, но и для Юряты. Оставалось одно — забыть все как можно скорее.
И вот нынешнее влечение Елены к Добрыне неожиданно открыло Любаве глаза: ведь все это могло подвергнуть их семью большой опасности. Узнает про это великий князь — и что он может подумать? Ведь чувства Елены — тайна не менее стыдная, чем ее собственная. Не слишком ли много стыдных тайн связывает великого князя с семьей Юряты? И не самый ли лучший способ сохранить эти тайны — отдалиться от этой семьи?
Любава ужаснулась. Силы, окружающие великого князя, служащие ему, могли стереть с
Вот почему Добрыню и Бориса нужно было срочно же-. нить. Этим успокоить великие страшные силы: мы, мол, знаем свое место, ни на что другое не покушаемся, живем, как Бог и великий государь велят, служим верно и преданно. И ничего больше нам не надо, мы люди малые.
Любава стала готовиться к свадьбам сыновей- Но тут, через три недели после того, как освятил Успенский собор, умер старый Лука — епископ владимирский и суздальский. Юрята велел отложить свадьбы. Он, конечно, не понимал, почему надо спешить. Юрята пребывал в благодушном настроении, довольный сыновьями.
А в конце сентября умер юный князь Глеб Всеволодович. На долгое время нужно было вообще забыть о всяких свадьбах. Великий князь не выходил из дворца, не ходил даже к княгине на ее половину — сидел у себя, никого не желал видеть.
Сколько пережила Любава — было ей одной известно. Смерть младенца Глеба, которой ничто не предвещало, она поняла так: у великого князя почти одновременно родилось двое сыновей — Глеб и Любимушка. И то, что Бог прибрал Глеба, могло означать, что Любим-то и был настоящим князем, и Господь именно ему явил свою благосклонность. И если к такому же выводу придет великий князь — то не подумает ли он о маленьком Любиме со злобой? Любава трепетала. Посреди каждой ночи ее стало непреодолимо тянуть посмотреть — не случилось ли чего с сыночком? За ночь она несколько раз бегала к нему, тревожа и пугая старую Ульяну. Но сыночек спал спокойно, хорошо, за день с ним тоже ничего не случалось — и понемногу страхи покинули Любаву. Тем более что великий князь теперь едва ли думал о чем-то, кроме своей Марьюшки, уже донашивавшей нового сына.
И сын этот родился в декабре, его назвали Георгием, в честь деда — князя Долгорукого. С его рождением будто и жизнь во дворце возродилась. Видно было, что великий князь воспрянул духом, повеселел. Хотя пережитое горе сумело немного состарить Всеволода Юрьевича — он стал словно чуть ниже ростом, и морщины появились. Но на Любавин взгляд, великий князь выглядел теперь как мужчина гораздо привлекательнее, чем когда она увидела его в первый раз. Был Всеволод в расцвете сил, сам понимал это и радовался своему состоянию. Это еще больше успокоило Любаву; она знала: если мужчина, даже пусть и великий князь, доволен собой и рад жизни, он меньше способен творить зло.
А великий князь и впрямь был рад жизни, рад, несмотря на то что год оказался таким трудным. Да, он ощущал в себе великие силы, как, наверное, ощущает их всякий отец после рождения сына. Но не меньше его радовала уверенность в своем государственном могуществе. Он твердо знал, что сильнее и богаче его нет князя на Руси, а если захочет, то сможет стать сильнее всех князей, вместе взятых. И все князья это знали. И великому князю не нужно было уже воевать с ними, чтобы доказывать свое преимущество, — стоило лишь сердито взглянуть. Его мощь — не только в большой дружине. Она — во всем: в обильном плодородии земли, в красоте храмов, в богатстве и многолюдии городов и сел. В самом великом князе, наконец. В его имени, его мудрости и расчетливости, его сыновьях Константине и Георгии, его жене княгине Марье, которая родит ему сыновей. Господь не оставляет Всеволода. Ни мор, ни пожары, ни смерть детей, ни жадная зависть близких соседей, ни злоба дальних врагов — ничто не поколебало могущества владимирского князя. Наоборот, он стал спокойнее, сильнее и увереннее.