По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо
Шрифт:
— Все. Спаси, Господи, раба твоего Сысоя. — Он перекрестился, все за ним.
Оружие нападавших собрали, трупы отволокли к реке. Пора было двигаться дальше. Пленного посадили на свою телегу. Бориска рассмотрел его повнимательней. Это был пожилой уже человек, седой, грузный, с красным лицом, одна половина которого так оплыла, что глаз совсем закрылся.
Нашли неподалеку брод. Тронулись. Бориска пожаловался Добрыне, что коня стрелой ранило.
— Куда? Покажи.
— Вот. Под кожу
Добрыня прищурился.
— Погоди-ка.
Сошел с коня, передал поводья Бориске. Шагнул в траву с дороги, что-то высматривая под ногами. Нашел, сорвал, протянул Бориске.
— Вот, на-ко. Пожуй и на рану ему выплюнь. Не загноится.
— А это что ты сорвал?
— Травка такая. Очень полезная. Да ты жуй, только не съешь, смотри.
Бориска, морщась — вкус был неприятный, — прожевал несколько листиков, свернув их сначала в трубочку. Выплюнул зеленую кашицу на ладонь. Приложил комочек к ране. Конь дернул плечом.
— Что это ты про травку вспомнил? — спросил Бориска.
— Не знаю. Вспомнил. Когда-то мне про нее рассказывали.
Теперь ехали не таясь. Дружинники сидели на телегах открыто, оживленно переговаривались. Намолчались за день. И хотя Бориска не мог разобрать, о чем они говорят, он знал, что обсуждают его и Добрыню, и обсуждают одобрительно. Да, теперь не стыдно было во Владимир возвращаться.
— Знаешь, брат, — сказал Бориска. — А ведь там, на телегах-то, баба сидела. Сысоя она убила.
Но Добрыня почему-то не захотел слушать про бабу.
— Погоди-ка, — сказал он и подъехал к телеге, на которой находился связанный пленник. Нагнувшись с седла, о чем-то спросил его. Вроде бы они перекинулись несколькими словами — Бориске не было слышно о чем. Он только увидел, что пленник вдруг выгнулся, словно хотел отпрянуть от Добрыни, сунувшегося к нему. Но веревки не пустили, и он тяжело повалился на бок. Добрыня все смотрел на него, ехал рядом. Потом покачал головой и остановился, поджидая Бориску.
— А ведь я узнал его, Бориска, — задумчиво сказал Добрыня. — Сначала-то не узнал, а потом как про травку вспомнил, так и его сразу вспомнил. Зовут его Ярыга Ондрей. Соседом нашим был.
Бориска удивился: надо же. Но спрашивать дальше не стал. Ждал, что Добрыня сам расскажет.
— Это он, собака, сыновей своих, дворню свою вооружил — и по лесам их водит. А днем в городе на торгу вынюхивает: кто куда едет да что везет. Все думают — шайка бродячая. А знаешь, — удивленно сказал Добрыня, — это из-за него мы с дедушкой из Ростова уехали.
— С твоим дедушкой?
— Да. Из-за него уехали, дедушка говорил. Может, и не из-за него только, но и он постарался. Я маленький был, а дедушка мне тогда про него рассказывал. — Добрыня
И тут Добрыня нахмурился и замолчал. Потом сказал твердо:
— Нет. Никогда бы я у него в шайке не очутился. Никогда.
И больше в этот день Добрыня не произнес ни слова. Когда остановились на ночлег, поел быстро, велел выставить сторожу и лег, завернувшись в шкуру. Заснул.
На следующий день миновали Юрьев. Не стали в город заходить: все-таки груз ценный везли, да и домой торопились. А назавтра к полудню уже можно было разглядеть вдали золотой огонек на куполе строящегося Успенского собора. Недавно великий князь велел начать позолоту его, чтобы строительство приобрело более праздничный вид. Дом был совсем близко.
Еще через некоторое время стали слышны колокола, звонившие во Владимире.
— Не нас ли это встречают? — удивился Бориска.
Добрыня велел двигаться быстрее. Но дружинников не нужно было подгонять. Они и так торопили коней — всем хотелось скорее добраться до дому, похвастаться военной хитростью, о которой теперь пойдут рассказы по всей земле. Завидовать будут.
— Праздник какой, что ли? — все спрашивал Бориска. Ему отвечали, что праздника никакого нет.
К городским воротам отряд подъехал еще засветло. Воротные сторожа, узнавая своих, приветственно махали шапками. Поравнявшись со стражей, Добрыня спросил, что за звон был в городе.
— Праздник большой у князя, — охотно ответили ему. — Князь Всеволод Юрьевич дочку замуж выдает. Сваты нынче прибыли. А завтра, говорили, повезут ее к жениху.
Добрыня почувствовал комок в горле. Он почти душил его, этот знакомый горький комок. Но вдруг очень быстро начал таять, таять. Это обрадовало Добрыню и опечалило — теперь он знал, что прощается с самим собой — таким, каким он был в детстве. Не дожидаясь, пока комок в горле растает окончательно, Добрыня кивнул сторожам:
— Это хорошо. Свадьба — дело хорошее.
И поехал в город.
Глава 31
Мудрость, благочестие, искусство красноречия и многие знания — все эти качества хороши в любом человеке, но если ими обладает государь, то ценность этих качеств неизмеримо возрастает. Благодатным дождем проливаются на подданных милости, украшается и процветает земля. Если же государь при этом тверд волей, крепок в ратном деле, умеет защитить свою землю от врага — то кто может пожелать себе лучшего государя?