По волнам моей памяти (Книга об отце)
Шрифт:
Как – то Мотря, днём возилась в огороде, затем, вбежала в хату, где мы высыпали очередной мешок с семечками на лежанку печи.
– Ой, Боже, ж мій, хлопці, що робить? Поліцаї йдуть и німці, вже на дворі! [7]
Спрятаться на сеновале, или убежать в овраг, в степь, не было времени. Полицаи уже шли по двору. Решение пришло почти мгновенно. Я и Фёдор забрались на лежанку печи, на которую только что высыпали семечки. И получилось хоть и ненадёжное, но всё же - укрытие. С краю лежанки находился бруствер из нескольких полных мешков, а дальше семечки насыпью. Вот в этом уголке, за семечками, мы и затаились. Мотря, прижимая к себе детей, стояла в середине комнаты, когда вошли с винтовками, староста, полицай и немецкий солдат со «Шмайссером» наперевес.
7
Ой, Боже ж мой, парни, что делать? Полицаи идут и немцы, уже на дворе!
–
– Ми чули, що твій чоловік у Червоній армії за москалів воює! Так шо, жалю ні до тебе, ні до дітей не буде! [9]
– Шукайте! У мене нікого нема! [10] – ответила Мотря, ещё крепче обнимая детей.
8
– Так, Мотря! Тут, возле Пирятина, посбегали пленные. Если ты прячешь кого-нибудь из колонны, говори сейчас, а то, если найдём, то расстреляем и беглецов, и тебя, и детей!
9
Мы слышали, что твой муж в Красной Армии за москалей воюет! Так что, жалости ни к тебе, ни к детям не будет!
10
Ищите! У меня никого нет!
Немец стоял в дверях, а полицаи искали беглецов по всей хате, заглядывали под топчаны, под лавки, в кладовке, даже на печку заглянули, но не заметили. Мы, естественно, закопались в насыпи, и лежали, словно мышки, чуть дыша. Один полицай, несколько раз проткнул штыком винтовки, мешки с семечками. И семечки начали высыпаться из отверстий струями, как вытекает вода из рассохшейся бочки. И наш бруствер начал потихонечку таять, уменьшаться в размерах. Мы могли уже видеть верхнюю часть двери, каску «фрица», кепки полицаев. Ещё мгновение, и конец не только нам, но и Мотре, и что самое ужасное, троим её детям. Полицаи слов на ветер не бросали, впервые дни войны они были смелыми, подлыми и наглыми. Издевались над мирным населением с изощрённой жестокостью.
– Ну, дивись, Мотря, якщо збрехала, то тобі й твоїм виродкам - кінець! [11]– сказал староста, и они со вторым полицаем и немцем, вышли из хаты. Через несколько секунд бруствер из мешков под нашим давлением и семечек, свалился на пол, и все семечки, которые мы засыпали на лежанку, оказались на полу. Полицаи ещё не ушли со двора, как всё это произошло. Подождав ещё немного, мы выбрались из убежища, и предстали во всей красе. У Феди штаны были мокрыми, он снова уписался, а у меня сердце выскакивало из груди, лоб стал мокрым от напряжения нервов. От страха быть расстрелянным, озноб колотил по всему телу, слышно было, как стучат зубы. Лица наши стали белыми как стена.
11
Ну, смотри, Мотря, если соврала, то тебе и твоим выродкам конец!
– Хлопці, Вам треба йти! А що як вони знову прийдуть? Вам треба йти! Ви ж розумієте, що б трапилось, як що б вони Вас знайшли, [12]– умоляющим и виноватым тоном, высказала своё мнение Сэрэда Мотря. Мы не возражали, и понимали, чем только что рисковала хозяйка. И пообещали сегодня же вечером уйти. Мотря, приготовила нас в дорогу. В мешок она положила большой каравай душистого хлеба, кусок сала килограмма на два, картошки и несколько луковиц. А ещё, дала нам фуфайки, которые муж одевал на рыбалку. Всё - таки – сентябрь. Солнце клонилось к закату, и мы, поблагодарив хозяйку за всё, и попрощавшись с ней и детьми, ушли через огороды в балку и по ней уже в широкую Украинскую степь. – Село Решетиловка Пирятинского района Полтавской области, Сэрэда Мотря, надо запомнить - повторяли мы как молитву, - надо будет при случае, после войны, вернуться сюда и поблагодарить её ещё раз. Мы даже в такой ситуации верили, что Советский народ сотрёт врага с лица Земли и победит.
12
Парни! Вам нужно уходить! А что если они снова придут? Вам нужно уходить! Вы ж понимаете, что б случилось, если б они вас нашли
Так, Сэрэда Мотря спасла нам жизнь. Перед лицом смерти, рискуя собой и детьми, она не выдала двоих, в сущности, чужих ей молодых человека. Убежавших от одних палачей и чуть не угодивших в руки других. Её имя мы будем помнить всю свою жизнь, с любовью и теплотой, мы будем восхищаться её поступком, я бы даже сказал, гражданским подвигом. Уже после войны, в 1976 году на своём автомобиле Григорий с сыном Леонидом, и женой Марией проезжали Полтавскую область и село Решетиловку. По пути в Киев, где жил и работал старший сын Вадим. Но увидав водонапорную башню, за которой находилась хата Середы Мотри. Григорий, узнал знакомые места. Он так расчувствовался, что расплакался как ребёнок, поэтому семья решила продолжить путь не заезжая к Мотре. Опасаясь нового сердечного приступа. У Григория уже был один инфаркт. Так Григорий не сдержал данное себе слово - побывать у Середы после войны.
Пройдя километров пятнадцать от села Решетиловка, мы сделали привал в одной из посадок. Поели сала с луком и хлебом, и, нарвав травы, устроили себе спальное ложе. Ночь прошла спокойно, только изредка вели перекличку ночные птицы. Поднялись вместе с солнцем и зашагали домой, на Донбасс, избегая центральных дорог. А если наш путь совпадал с такой дорогой, то мы старались смешаться с группами беженцев. Речки, на которых по пути следования не попадалось моста, пересекали вплавь или вброд. Правда вода была уже холодной. Но мы отдохнувшие, окрепшие и молодые, воспринимали речки как освежающий душ. Проходя в среднем километров двадцать - тридцать за световой день, мы прошли Полтавскую область, и дошли до Днепропетровской области. По пути попался небольшой хуторок под названием «Писаренки». Там мы остановились на ночлег у одного одинокого, немого мужчины. На пальцах объяснили ему, что нам нужно. Как оказалось, он был художником – самоучкой. По моей просьбе он нарисовал мой портрет, который я прихватил с собой и хранил его как память о добрых, простых Украинских людях. После хуторка, с рассветом двинулись дальше. Всюду, вдоль дорог, валялись разбитые тачки, брички, брошенные вещи. Разбитые автомобили, мотоциклы, подбитые танки. Как наши, так и немецкие. Словом, всегда на дороге можно найти что-нибудь полезное. Так, в один из дней мы, с горем пополам, поймали лошадь, пасущуюся в степи, там же в кювете подобрали солдатскую флягу для воды. К взятой у дороги тачке привязали верёвкой оглобли с хомутом снятым с разбитой брички, соорудили нечто вроде двуколки. То есть, обзавелись лёгким, транспортным средством, идти то ещё о-го-го! А лошадка не хочет идти. Потом мы догадались, что лошадь – кавалерийская, и к упряжи не приучена. Пришлось ехать и идти по переменке. Один держит в руке за спиной кусочек хлеба и идёт, другой едет в двуколке, за тем наоборот. Лошадь тянется за хлебом, и естественно идёт за ним, таким образом - происходило движение. Но Федя – рационализатор, придумал способ, что бы ехать можно было вдвоём. Он на длинную палку, на веревочке, вроде удочки, прицепил этот кусочек хлебушка, и держал её, перед носом лошадки. Когда требовалось повернуть экипаж вправо, Федя смещал удочку вправо, когда налево – то смещал влево, а убрав вовсе хлебушек, происходила остановка. Теперь мы ехали вдвоём, изредка сворачивая в посадку, укрываясь от случайных мотоциклистов, автомобилей. В эти моменты лошадка наша паслась, а когда попадалась речка она пила вволю, там и мы пополняли запас воды. Только теперь мы искали мост через реку или брод, так как повозку переправить вплавь было не реально. Хорошо, что таковых водных преград, нам больше не попадалось.
День за днём мы ехали домой, ориентируясь по солнцу. Въехали в Сталинскую область, и на рассвете мы все-таки, столкнулись с полицаями верхом на лошадях. Их было четверо.
– А ну, стоять! Эй, цыганва, Вы разве не читали, указ немецких властей о том, что, нужно сдавать в комендатуру оружие, радиоприёмники, транспортные средства, лошадей и прочий скот?
Мы действительно были похожи на цыган. Недели две не брились, оба кучерявые, грязные и оборванные.
– Дядьку, а який це район? Ми ж, той, як це, и їдемо сдавать коня та двуколку, та не знаємо де цей пункт, де примають оце? [13]
13
Дядька, а какой это район? Мы ж, это, как это, и едем сдавать коня и двуколку, да не знаем, где этот пункт, где принимают это?
Мы нарочно старались говорить как цыгане на суржике, смесь русского с украинским языком.
– Это - Красноармейск! Если вы не знаете где комендатура, езжайте за нами, мы как раз туда едем.
И мы в сопровождении полицаев поехали в комендатуру сдавать наш транспорт. Ехали спокойно, полицаи были настроены добродушно, даже угостили нас табачком-самосадом. Оказавшись, на окраине Красноармейска, мы въехали на огороженную территорию, по всей видимости, бывшей машинно-тракторной станции или какой-то базы, где было полно народу. Забрали коня и двуколку, отобрали даже остатки сала, картошки и лука. И, приказав ждать во дворе, полицаи ушли в контору. Они ещё сказали, что нас будут регистрировать и определять на работу.
Мы присели прямо на землю возле высокого забора, допивая остатки воды из фляги. И опять в который раз нам сопутствует удача. Подошел один, пожилой мужчина и сказал;
– Ребята, если вас ещё не зарегистрировали, то тикайте, пока не поздно! Ворота то открыты, и контроля пока никакого нет!
Мы быстренько, в суматохе, прошмыгнули в ворота и бегом свернули на соседнюю улицу. Там мы уже спокойным шагом ушли из города. Лучше обойти его, чем снова рисковать. Мы знали эти места, здесь жил наш двоюродный брат и до войны мы приезжали к нему в гости. Мы почти были дома, до Макеевки рукой подать. И когда бегом, когда шагом, мы преодолели шестьдесят с лишним километров за сутки, и на следующее утро мы оказались у порога родного дома.