По законам гламура
Шрифт:
— Полностью присоединяюсь, — прошамкал Толстов.
— Не могу не отметить значительный прогресс Евгения по сравнению с предыдущим туром, — ласково сказала Сереброва. — Желаю тебе успехов, Женя!
Тот покланялся со сцены во все стороны китайским болванчиком и ушел. Вторым объявили выход Михаила, и зал встретил его оглушительным визгом и овациями. Этот, опять-таки глядя на Сереброву, правда, я уже знала значение его взгляда, исполнил залихватскую ковбойскую песню, сопровождая ее активной жестикуляцией и недвусмысленными телодвижениями, что вызвало в зале взрыв восторга. Но голос… Правду говорят: уж если господь не дал, то в лавочке
— О боги-боги! — прошептала я себе под нос.
— А вот я здесь уже который день мучаюсь, — шепнула мне на это Вероника.
— Сочувствую, — так же тихо ответила я. — А за вредность-то платят?
Она только искоса взглянула на меня, усмехнулась и ничего не сказала.
Но вот Михаил закончил и, победно улыбаясь, оглядел зал, который ответил ему восторженными воплями. Когда публика немного утихомирилась, сидевший рядом с кулисами за небольшим низким столиком ведущий поднялся и передал слово жюри.
— Ничего более похабного мне на тарасовской эстраде еще видеть не приходилось. Очень хочу надеяться, что и впредь не придется, — отрезал Либерман, и зал заглушил его слова свистом.
— Мне жаль, что я вынуждена была на это смотреть, — неприязненно сказала Глаха.
Я с недоумением взглянула на Веронику.
Это сказала Глаха? Что же тогда говорить о ее собственных концертах, где она по сцене полуголая козлом, а точнее, козой скачет и вопит как оглашенная. Да по сравнению с ней Михаил образец скромности и целомудрия! На это замечание Глахи зал столь бурно не отреагировал — любимица молодежи как-никак, но недовольно зароптал. Елкин категорично заявил, что не любитель порнографии, а Толстов недовольно высказался в том смысле, что все это напомнило ему дешевый салун времен покорения Дикого Запада из какого-нибудь старого низкобюджетного американского фильма. Последней взяла слово Сереброва и вынуждена была сказать:
— Мне очень жаль, что Михаил не прислушался к мнению жюри и выбрал для своего выступления эту песню, которая изначально показалась мне неудачной и не соответствующей его стилю. Мише гораздо больше подошло бы что-то в духе «латинос», но теперь уже ничего не воротишь. Должна отметить, что выступление было довольно экспрессивным, и кое в чем даже излишне, однако в целом оставляет неплохое впечатление.
«Это она чтобы в одиночестве не спать, — злорадно подумала я, а вот Михаил, явно ожидавший дифирамбов, ожег ее яростным взглядом. — Значит, придется все-таки в одиночестве!» — расшифровала я его взгляд.
Ведущий объявил выступление Ивана. Тот исполнил песню в стиле кантри. Голос у него действительно был необыкновенной красоты и силы. Почувствовав себя в родной стихии, Иван вел себя более свободно, за что и был вознагражден аплодисментами и одобрительным вердиктом жюри.
Последней, а им всегда труднее всего выступать, вышла Полина. Она исполняла песню из репертуара Уитни Хьюстон «Willways love you», причем спела она ее так, что даже у меня мурашки по коже пошли, а жюри замерло, как и зал. Голос у нее, конечно, был не тот, что у американки, но эмоциональный накал был таков, словно Полина не пела, а клялась в вечной любви. Когда она закончила, несколько минут стояла прямо-таки оглушающая тишина, после которой зал взорвался аплодисментами. Я искренне порадовалась за девушку. Жюри оценило пение Полины очень высоко.
Выступление конкурсантов закончилось. В зале свернули плакаты, и зрители потянулись на выход.
— Где
— В кабинете директора театра, — ответила она.
— Знаю, где это, — кивнула я.
— Что, приходилось бывать? — поинтересовалась Вероника.
— Да, распутывала я здесь как-то одно покушение, — как бы между прочим ответила я, давая понять, что мы тоже не лаптем щи хлебаем, и спросила: — А конкурсанты сразу в гостиницу возвращаются?
— У них сегодня запланировано посещение музея краеведения, — ответила она.
— Да уж! Это им будет очень интересно, — съехидничала я.
— Культурная программа у них проходит только в день туров, а все остальное время они занимаются, — равнодушно ответила Вероника. — В прошлый раз был художественный музей.
— Ох и веселая у них жизнь! — хмыкнула я, а сама подумала, что неплохо бы резко сократить число членов жюри и тем облегчить себе жизнь. «Говоришь, грубая нахрапистость? Или ты сказала — напористость? А впрочем, не важно! — подумала я и покосилась на невозмутимую Веронику. — Будет вам всем сейчас грубая нахрапистость!»
Увидев меня в своем кабинете, директор очень удивился, однако потом кивнул, показывая, что не только узнал меня, но понял, что явилась я по работе. Я подошла к столу и сказала:
— Дамы и господа! Если кто еще не в курсе, то позвольте представиться. Меня зовут Татьяна Александровна Иванова, я частный детектив. Спонсоры, они же члены оргкомитета, пригласили меня для того, чтобы я оперативно разобралась с теми непонятными случаями внезапных недомоганий, которые косят ваших конкурсантов. У меня есть предположение, что это кто-то из них такими неправедными действиями торит себе дорогу к победе. Этот человек откуда-то точно знает имя промежуточного победителя и убирает его со своего пути. А поскольку отсева в этом случае не происходит, то сам он автоматически остается в списке претендентов на первое место и немалый приз. В связи со всем вышеизложенным прошу ответить мне честно: кто из вас досрочно, то есть до официального оглашения результатов, делится с кем-то этой закрытой информацией? — С этими слова я поставила на стол диктофон и нажала на кнопку. — Госпожа Сереброва?
— Я уже сказала вам и повторяю снова, что никому ничего не говорила, — с неприязнью ответила Тамара Николаевна.
— Это просто для проформы, чтобы остальные не подумали, что я обращаюсь только к ним, — объяснила я и пошла дальше: — Глаха? — Я вопросительно посмотрела на певицу. Та ответила мне удивленным взглядом. — Госпожа Федорова, — поправилась я. — Вы кому-нибудь что-нибудь говорили?
— Нет. — Она покачала головой. — Я же ни с кем не общаюсь.
— Господин Либерман? — Я обратилась к ректору консерватории.
— Нет, меня никто об этом не спрашивал, — заметил Либерман, подчеркивая, что в его кругу такими вещами не интересуются. — А я по собственной инициативе никому ничего не говорил.
— Господин Елкин? — Я повернулась к композитору.
— Да упаси бог! — воскликнул он. — Тогда вся интрига пропадет!
— А вы, господин Толстов? — спросила я у поэта.
— Бросьте, голубушка! — слабо отмахнулся он. — Мне скоро с богом разговаривать! Где уж тут данное слово нарушать? Нас же Леонид Ильич предупредил, чтобы мы никому ни словечка, вот я и молчал. Даже жене своей ничего не говорил.