По закону сломанных ногтей

Лабрус Елена

Лифт жёстко осел, останавливаясь на нужном этаже. Она качнулась, едва не уткнувшись лицом в его вздымающуюся в такт дыханию грудь. Его рука легла на её спину, провожая к выходу.

Она полезла за ключами, ожидая слов прощания, но он ждал, когда она откроет дверь. А когда дверь открылась, окатывая её запахом дома и застарелого одиночества, она сказала то, чего говорить никак не собиралась:

— Зайдёшь?

И он замер на секунду, не ожидая этого предложения, а может подумал о чём-то своём. Но глаза их встретились именно в этот момент, и ему

понадобилась лишь доля секунды, чтобы понять, что это не просто приглашение зайти в квартиру.

Десять лет назад она продала бы душу дьяволу за то, чтобы он её поцеловал. Но то как он целовал её сегодня стоило больше одной её жалкой души. Она не знала, чем это заслужила. Но десять лет назад он точно не умел так целоваться.

Она отступала вглубь квартиры, оставляя на полу свою одежду, а он шёл за ней как слепой за собакой-поводырём, натыкаясь на косяки, сбивая локти, расстёгивая сам свою рубашку, спотыкаясь об её одежду. И ни секунды он не сомневался и ни на мгновение не дал ей возможности задуматься правильно ли она поступает.

Он повалил её на кровать и прижал собой, впиваясь в неё губами с новой силой. Она обхватила его ногами — он словно создан для неё. И весь остальной мир перестал для них существовать.

Звонкой барабанной дробью стучал по подоконнику дождь — это первое, что она услышала после его неровного дыхания.

— Боже! Где ты была всю мою жизнь? — сказал он, переворачиваясь на спину.

И ей вдруг стало стыдно, что она отказалась от него, заставила себя забыть, сбежала. Может, она действительно ему предначертана? А он ей? Может поэтому судьба повернулась так, чтобы они снова встретились?

А может им было предназначено встретиться именно сейчас, когда оба стали к этому готовы?

Он подпёр рукой голову, рассматривая её в упор.

— Муж, дети, кошки?

Она отрицательно покачала головой и задала ответный вопрос:

— Жена, дети, собаки?

— Две, но обе бывших. Дочь от первого брака. Ручной хорёк.

«Он ещё жив?» — хотела воскликнуть она. Именно известие об очередном хорьке потрясло её больше всего.

— Хорёк тоже девочка. Зовут Пипа, — продолжил он.

Значит новый. Прошлого звали Пончик.

— Прямо женское царство.

— Есть немного, — улыбнулся он. — Но хоть парень-то какой есть?

— Хоть какой есть, — соврала она. — Но живём мы не вместе.

— И кто он?

— Тебе зачем?

Она села и недоверчиво посмотрела на него через плечо.

— Хочу знать с кем придётся за тебя бороться.

Он выглядел серьёзным как никогда.

— Но ты права. Какая разница кто он, если ты создана для меня.

И опять это чувство сожаления, шорох пропущенных лет, горечь потерянных встреч. Поразительно, что это чувство предназначенности друг другу так остро почувствовали они одновременно.

— Тебе придётся бороться скорее с собой, чем с ним.

— Нет, ты не понимаешь, — он тоже сел. — Такого со мной никогда не было. Я словно знаю тебя всю жизнь. Словно

здесь, в этом городе ты всегда была рядом. Незримо, незаметно, но всегда рядом. Именно из-за этого чувства я вернулся, едва закончив универ в Питере.

Он встал, натянул трусы, подошёл к окну, отдёрнул штору. Он смотрел на дождь, но думал о чём-то своём. И действительно выглядел озабоченным.

— Это чувство, — он повернулся. Хмурая морщинка между его бровей. — Именно из-за него я первый раз женился.

Он сел на кровать. Вещи разбросаны по полу, но она дома, поэтому просто встала и перешагивая через них достала из шкафа халат. Бинты уже ослабли настолько, что больше не мешали ходить. Но он смотрел на них, словно они что-то ему напоминали.

Арина, кажется, знала, что именно.

Однажды на соревнованиях она потянула ногу, и её коленку обмотали эластичным бинтом. Она не собиралась маячить перед ним, сидящим на низкой деревянной лавочке, ожидая своей очереди, но её так поставили. Она тупила и промахивалась от того, что постоянно думала о том, что он там сидит. А он злился, что она такая раззява, и сокрушённо взмахивал руками каждый раз, когда она пропускала мяч. Он не должен был её запомнить. Но он смотрел сейчас на её коленку, и она боялась, что он вспомнит и также взмахнёт руками.

Она завязала халат и села рядом.

— Иди сюда, — он посадил её к себе на колени.

Она украдкой взглянула на часы, обнимая его за шею. Время едва приближалось к четырём, но из-за дождя казалось, что уже глубокий вечер.

— Хочешь кофе? — предложила она.

— Варёный?

— Любой. Чёрный, крепкий, горький? Итальянской обжарки? Слоновий? Лювак?

Она понятия не имела какой кофе он любит. Она так много всего о нём не знала.

— Слоновий?!

Она слезла с его колен и пошла по квартире, по дороге включая свет как посадочные огни, по которым он должен найти дорогу на кухню и приземлиться прямо на мягкий диванчик.

— У тебя же этот вьетнамский талисман удачи и любви на пальце. Я думала про их слоновий кофе ты тоже в курсе.

Он сел точно в предполагаемое место — самое удобное на нескромных пятнадцати квадратах её любимого в квартире помещения.

— Любви? Серьёзно? Мне его товарищ с Вьетнама привёз, — хмыкнул он, рассматривая кольцо. — Интересно, не намекал ли на что. А ты ездила во Вьетнам?

— Было дело.

Она не задумываясь открывала и закрывала нужные шкафы — на своей кухне она чувствовала себя как рыба в воде.

— Так вот, слоновий кофе он как лювак, только ферментируют его не ласки, а пищеварительная система слонов.

— Я понял. Слоновьи какашки я не буду. Так же, как и Лювак. Что ты там говорила на счёт итальянской обжарки?

— А зря. Мусанг, он же лювак, он как твой хорёк. Милый, пушистый, коричневый. И кофе этот очень мягкий, без кислоты, без горечи. У меня даже специальная кружечка для его заварки есть. И сгущёнка. Ни с чем так вкусно не получается вьетнамский кофе как с нашей совдеповской сгухой.