По запутанному следу: Повести и рассказы о сотрудниках уголовного розыска
Шрифт:
— Вероятно.
— И еще одна деталь. На личных документах пострадавшего, брошенных в почтовый ящик, не оказалось фотографий владельца…
— Ценитель соловецкого фольклора сорвал их?
— Не сорвал. Снял. Очень аккуратно, как будто боялся повредить…
— Вот как.
— Такое впечатление, что фотокарточки были для чего-то нужны.
— Зачем же они ему потребовались?
— А почему, собственно, ему? Не исключено, что они предназначались для кого-то другого, например для товарища по заключению, с которым он вместе был в «Обществе самоисправляющихся».
— Смелое предположение, — усмехнулся Зайков, — чересчур смелое… Но все-таки, какое отношение ко всему этому имеет Юлия Сергеевна?
— Если не возражаете, я поделюсь еще одним «чересчур смелым» предположением.
— Ну что ж…
— Допустим… Я повторяю, допустим, что 25 октября прошлого года к Юлии Сергеевне в девять вечера приехал на квартиру ее старый знакомый, управляющий трестом, в котором она раньше работала секретаршей, а затем вынуждена была уволиться. По собственному желанию, разумеется… Жена и дочь знакомого находились на юге, в санатории, поэтому…
— Если можно обойтись без подробностей, — прервал меня Зайков, — я буду вам очень благодарен.
— Извините, Иван Николаевич. Я могу обойтись и без подробностей… В общем, через час или полтора уединение нарушил неожиданный гость — рыжеватый человек средних лет, приехавший в Москву с севера. Муж Юлии Сергеевны, Иван Николаевич Зайков, отбывавший наказание в Соловецком лагере особого назначения, попросил его навестить жену, передать ей письмо и маленькую посылку. Судя по всему, рыжеволосый симпатизировал товарищу по «Обществу самоисправляющихся» и принимал близко к сердцу его интересы. Застав у Юлии Сергеевны мужчину, он несколько превысил свои полномочия…
Зайков сидел, опустив голову. Я не видел его лица — только отливающие серебром волосы.
— Что же было дальше? — спросил он глухо, не поднимая головы.
— Скандал. Настолько шумный, что его слышали соседи. Знакомый Юлии Сергеевны вынужден был спасаться бегством, благо его машина стояла у подъезда…
— Все?
— Почти все, Иван Николаевич. Но соль здесь, так же как и в вашей назидательной истории, в самом конце. Учитывая, что рыжеволосый был не только благородным мстителем, носителем справедливости и так далее, но и человеком с определенным прошлым, а возможно, и настоящим, портфель Шамрая оказался у него. И распорядился он им в полном соответствии со своими взглядами: часы и портсигары отнес в скупку, документы бросил в почтовый ящик, а фотографии, как вещественное доказательство, представил мужу Юлии Сергеевны, то есть вам… Что к этому можно добавить? Разве только то, что, изучая надписи на часах, он обратил внимание на фамилию Пружникова, бывшего заключенного и члена «Общества самоисправляющихся». О Пружникове он слышал, а возможно (это менее вероятно), знал его лично. Во всяком случае, часы, предназначавшиеся Пружникову, в скупку сданы не были. Пружников получил их, что едва не закончилось для него трагически… На этот раз все, Иван Николаевич.
Зайков молчал, и я не спешил прерывать его молчание. Прежде чем принять решение, ему нужно было собраться с мыслями. Это было его право, и я не собирался на него покушаться.
Минута, вторая, третья…
— Разрешите вопрос, Александр Семенович?
— Разумеется.
— То, что вы сейчас рассказали, конечно, полностью доказано?
— Нет, далеко не полностью…
Он удивленно посмотрел на меня:
— Не думал, что вы в этом признаетесь…
— Почему?
— Да как-то в этом не принято признаваться…
Пауза.
— А ведь ваше предположение может не подтвердиться.
— Думаю, что оно все-таки подтвердится.
— С моей помощью?
— Да.
— Вы рассчитываете на то, что я вам отдам находящиеся якобы у меня фотографии, письма Юлии Сергеевны, письмо Пружникова и назову фамилию того незнакомца?
— Да.
Зайков нехотя усмехнулся и, словно разговаривая сам с собой, тихо сказал:
— Странный вы человек, Александр Семенович… Или слишком хитрый или слишком наивный — не пойму. И игра, которую вы со мной затеяли, тоже очень странная: ведь вы играете в «поддавки», а мы так не договаривались. Такого уговора не было…
«Пятьдесят против пятидесяти, — мелькнуло у меня в голове. — Хотя нет, теперь уже не пятьдесят против пятидесяти. Соотношение «за» и «против», пожалуй, изменилось. Семьдесят против тридцати, а может быть, и девяносто против десяти… Равновесия уже нет: Зайков приблизился вплотную к какому-то решению. В этом я был почти уверен. Но к какому решению? Куда переместился центр тяжести? Спокойно, Белецкий, не торопись. Все будет хорошо. Должно быть хорошо. Итак…»
— Игра… — сказал я. — А если это естественная попытка искреннего разговора?
— Естественная?
— Да. Вас это удивляет?
— Меня сегодня все удивляет. Но… — Он выдержал паузу. — Допустим, вы не кривите душой. Допустим, это действительно естественная попытка. — Он выделил интонацией слова «естественная попытка». — Допустим… Но разговора с кем? С бывшим дворянином? С совслужащим? С заключенным? С обманутым мужем?
— Нет, просто с Зайковым, Иваном Николаевичем Зайковым, который выдумал себе осинку и несколько жизней, а ведь каждый живет всего одну жизнь, но зато долгую, очень долгую… Так-то, Иван Николаевич!
Он испытующе посмотрел мне в глаза, улыбнулся:
— Забавно.
Теперь я уже безошибочно знал, куда переместился центр тяжести.
— Я предлагаю Ивану Николаевичу Зайкову ответить откровенностью на откровенность.
— Но вы все же ошибаетесь, Александр Семенович, просто Зайкова не существует.
— Он передо мной.
— Нет, перед вами куафер. А какой спрос с куафера? Стрижка, бритье, прическа… Он не должен вмешиваться в дела, которые не имеют прямого отношения к его призванию. Но в ваших доводах есть прелесть если не новизны, то некой соблазнительности. И если бы я был тем, о ком вы говорите, то… То я бы ответил вам откровенностью на откровенность.
— А именно?
— Я бы, например, признал, что вы почти не ошиблись в своих предположениях. Действительно, портфель, забытый ответственным работником, оказался в руках рыжеволосого, но забытый, заметьте, а не похищенный… Я бы сказал, что фотографии, как вы догадались, попали к мужу Юлии Сергеевны и до сих пор хранятся в его чемодане вместе с письмами жены. Я бы назвал и фамилию рыжеволосого, Гордея Панкратовича Чипилева, который находится на поселении и работает на молочной ферме в Муксалме. Но… — Он беспомощно развел руками: — Я только куафер, Александр Семенович. Поэтому не обессудьте, я не могу вам ответить откровенностью на откровенность… Вы завтра у меня бреетесь?