По запутанному следу: Повести и рассказы о сотрудниках уголовного розыска
Шрифт:
Я хорошо представлял себе ход рассуждений Явича. Меня, честного, благородного и хорошего, считают преступником? Вам нужно, чтобы я признался в несуществующих грехах? Ну что же, если ваша совесть такое выдержит… Чего вы хотите? Признания? Пожалуйста, готов признаться… Только, будьте любезны, объясните, в чем? В покушении? Пусть будет покушение. Ну что же вы? Пишите, пишите, пишите… Можете не беспокоиться, все подмахну. Что вам еще требуется? Ну, ну, не скромничайте… Поджог? Пожалуйста. Закупил цистерну керосина,
Истерик. Самый обычный истерик. Один из тех, кто любит выдавать себя за сильного человека.
Наверное, я был несправедлив к Явичу, хотя бы потому, что в отличие от Риты прошлое для меня всегда существовало. Я не мог ни забыть, ни перечеркнуть его. Между тем прошлое Явича было слишком тесно связано с прошлым Риты, а следовательно, и с моим. Явич не только не вызывал симпатии, он был мне неприятен. Крайне неприятен. Зачем кривить душой и обманывать самого себя? Прошлым определялось настоящее. Внешность Явича, его жесты, склонность к психопатии, какой-то постоянный надрыв — все вызывало во мне внутренний протест, с которым трудно было сладить.
И чем больше я вчитывался в протокол допроса, тем больше во мне нарастало раздражение не только против Эрлиха, но и против человека, который, слегка побарахтавшись, благополучно отправился на дно, предоставив другим малопочтенную обязанность вытаскивать его оттуда за волосы. Позер. Захлебываясь, он и то позировал. Еще бы! Все должны были знать, что тонет не просто безвольный истерик, а тонкий, рафинированный интеллигент. И тонет не в луже, а в бурном океане людской несправедливости (обязанности океана отводились Эрлиху).
А может быть, это последствия давнего психического заболевания? Ведь, помнится, Явич находился некогда на излечении в больнице… Как бы то ни было, я не сомневался, что через день или два, когда его нервы успокоятся, он начисто откажется от признания, сделанного под влиянием минуты. Но это произойдет через день или два. Между тем показания уже приобщены к делу. Они стали официальным документом. А это означает новые сложности, новые тупики и новые барьеры, которые придется преодолевать не кому-нибудь, а мне.
Я дочитал до конца протокол. Эрлих молча и спокойно следил за мной. Он все-таки молодец, Эрлих. Не каждый способен в минуту торжества сохранить на лице выражение бесстрастности. Неплохо, Август Иванович, совсем неплохо. Если бы Явич-Юрченко обладал вашими качествами, этого идиотского признания, конечно, не было бы. Но он, к сожалению, не обладает такими качествами. Однако пора перейти к делу…
— Вы задержали подозреваемого?
— Нет, — коротко ответил Эрлих.
— Почему?
— Зная вашу точку зрения, Александр Семенович, я не решился это сделать на свой страх и риск. А Сухоруков был тогда в наркомате.
Оказывается, у Эрлиха, ко всему прочему, есть еще и дипломатические способности. Не оперуполномоченный, а находка. Дипломат с бульдожьей хваткой…
— Может быть, я ошибся?
— Нет, Август Иванович, вы не ошиблись. Уверен, что Явич-Юрченко никуда не скроется.
На этот раз в холодных и невыразительных глазах Эрлиха мелькнуло нечто похожее на любопытство. Кажется, моя реакция на происшедшее была для него такой же неожиданностью, как для меня этот протокол.
— Вы и сейчас против ареста? — спросил он.
— Прежде чем взять Явича под стражу, следует провести амбулаторную психиатрическую экспертизу и внести ясность в некоторые пункты признания. Он очень многое смазал. В протоколе есть логические неувязки.
— Вы хотите присутствовать при допросе? — поставил точки над «и» Эрлих.
— Конечно, — подтвердил я. — Надеюсь, мое участие облегчит вам решение этой задачи.
— Я тоже на это надеюсь.
— Явич-Юрченко сейчас дома?
— Видимо.
Я вызвал Галю, которая в тот день в основном занята была тем, что обзванивала всех знакомых, и попросил ее пригласить ко мне Явича.
— Лучше, если бы за ним кто-нибудь поехал, — сказал Эрлих.
Галя вопросительно посмотрела на меня.
— Да, пусть за ним поедут.
Галя не любила Эрлиха и явно была недовольна тем, что я согласился с «карманным мужчиной». Демонстративно не замечая его, она официально сказала:
— Слушаюсь, Александр Семенович! — И, не выдержав до конца роли идеальной секретарши, энергично захлопнула за собой дверь.
Эрлих едва заметно усмехнулся, он считал себя полностью подготовленным к предстоящему экзамену.
По моим предположениям, Явич должен был прибыть приблизительно через час. Я, разумеется, не мог предполагать, что увидимся мы с ним очень и очень нескоро…
— Итак, вопросы, которые следует уточнить…
Эрлих достал из портфеля блокнот, карандаш и изобразил внимание:
— Слушаю, Александр Семенович.
— Первое, — сказал я, — откуда Явич узнал адрес дачи Шамрая?
— О дачном поселке он мог слышать.
— Я говорю не о поселке, в котором включая деревню свыше трехсот домов, а о даче Шамрая.
— Понятно.
— Второй вопрос. Следует выяснить, был ли у Явича-Юрченко умысел на убийство.
— Конечно, был. Это отражено в протоколе.
— Тогда возникает сразу три вопроса. Вам известно, что, скрываясь от охранки, Явич-Юрченко был борцом в бродячем цирке, сгибал подковы, ломал пятаки и так далее?