По запутанному следу: Повести и рассказы о сотрудниках уголовного розыска
Шрифт:
А Вася, если мне угодно знать, не бандит, нет. И если бы Вася уступил домогательствам Зинаиды, чего, к счастью, никогда не случится, то та бы перестала писать на него кляузы. Вне всякого сомнения! И Мария Сократовна, если бы не ее природное целомудрие, многое могла бы рассказать о Зинаиде. Нет, пусть я на это не рассчитываю. Сплетничают люди, у которых больше ничего нет в жизни, а она, Мария Сократовна Певзнер, работает делопроизводителем в страхкассе, имеет общественные нагрузки, учится обращаться с противогазом и посещает
Я сказал, что самостоятельной точки зрения по этому вопросу у меня нет, и я целиком солидаризируюсь с мнением Наркоминдела.
Воспользовавшись паузой, я напомнил Марии Сократовне, что она забыла ответить на поставленные вопросы. После этого разговор вновь завертелся вокруг мест общего пользования, бидонов с керосином, лампочки, таинственно исчезнувшей из коридора, и, само собой понятно, Василия Пружникова. Но при всей своей словоохотливости Певзнер ни словом не обмолвилась о часах. Когда же я сказал, что к Пружникову на работе хорошо относятся и, кажется, даже премировали часами, она насторожилась. Да, Васю ценят и ему хотели подарить часы. Но разве я не знаю про эту кошмарную историю?
Я изобразил недоумение. Какую историю?
Ну как же! На управляющего трестом напали разбойники. Разбойники? Да, разбойники. И странно, что милиция не знает. Очень странно!
Да, Васе не повезло. Он, к сожалению, не получил заслуженных им часов.
Я процитировал показания Игошиной, но Певзнер продолжала стоять на своем: никаких часов у Пружникова не было и нет. А верить кляузнице, которая не постеснялась приписать Васе хищение лампочки в коридоре, которую на глазах у соседей вывернул и унес к себе в комнату Серафим Митрофанович…
Можно было, конечно, провести очную ставку. Но, учитывая характер и взаимоотношения соседей, я решил пока от этого воздержаться и предварительно побеседовать с Пружниковым, который уже дожидался своей очереди в соседней комнате.
В отличие от допрошенных мною женщин Пружников был совсем не словоохотлив. Впрочем, неожиданный вызов в милицию редко у кого вызывает радость, тем более Пружников некогда имел три привода и судимость.
— Зинка расстаралась? — спросил он.
У меня не было никаких оснований покрывать Игошину, и я подтвердил его предположения.
— Вот стерва! — с чувством сказал Пружников, и его мускулы взбугрились под косовороткой. — Пакостная баба, гражданка в смысле.
— Ну, если бы вы лучше себя вели, то на вас бы, наверно, не писали заявлений… Зачем вам, например, лампочку потребовалось выкручивать или на кухне безобразничать? Разве нельзя по-человечески жить — тихо, без скандалов?
— С Зинкой нельзя, — убежденно сказал Пружников. — С кем можно, а с ней нельзя. Это я вам точно и ответственно докладываю. Нельзя с ней без скандалов. Печень не позволяет. Я со всякой божьей тварью уживусь — с мышкой, с тараканом, с клопом каким, а с Зинкой невмоготу. Не гражданка, а яд крысиный, клопомор…
О своих взаимоотношениях с соседями и квартирных дрязгах он говорил с ухмылкой, давая мне понять, что все это не стоит и выеденного яйца. Тон был грубоватый, однако Пружников вначале тщательно избегал блатных слов и выражений. Но когда мне стало все трудней придумывать вопросы и я начал повторяться, Пружников неожиданно сказал:
— Не надоело, гражданин начальник, гондольеру заправлять? Я три года отбухал, и чалку ломал, и в голядке играл… Кой-чего понимаю.
— Загадками говорите.
— Какие уж тут загадки. Нет загадок. В «уголок» из-за сортира не таскают. И начальники с ромбами из-за сортира не допрашивают. Чего глаза-то застилать? Коли надо что, так выкладывайте. Я шофер, мне баранку крутить надо. Чего же зря в милиции прохлаждаться?
— Ну что же, все правильно, — согласился я и спросил: — Где часы?
— Какие часы?
— Те, что Игошина у вас видела.
— Ах, вон что! Сильно… — Он отшатнулся от стола, тихо присвистнул: — Ну и стерва! — Поперхнувшись словами, спросил: — Пружникова, значит, заместо одеяла? Дело прикрыть требуется?
— Отвечайте по существу, Пружников.
— А где тут существо? Где? Не пойдет, гражданин начальник. Уважение уважением, а не пойдет. Хулиганство — туда-сюда, а это не пойдет: на «красненькую» я не согласный. С меня трояка вот так хватило! Сыт, больше не требуется.
Лицо Пружникова побагровело, и я ему повторил, что с него вполне достаточно отбытого «трояка» и на «красненькую» он совершенно не претендует…
— Вы отрицаете, что у вас есть часы?
— Начисто.
— А чем вы объясняете показания Игошиной? Ведь она утверждает, что дважды видела у вас часы.
— А она намедни утверждала, что трижды видела у вас царскую корону, кепку Мономаха в смысле, — огрызнулся Пружников. — Эта стерва что хошь наплетет…
— Выбирайте выражения, — посоветовал я.
— Да нешто дело в выражениях? — Он рванул хорошо отработанным жестом косоворотку на груди. Градом посыпались на пол перламутровые пуговички.
— Только давайте без этого, — попросил я. — Уже не модно. Устарело, знаете ли…
Он не без любопытства покосился на меня, немного подумав, собрал с пола пуговицы, засунул их в карман, нехотя улыбнулся:
— На кой мне та мода, ежели я полноправный гражданин?
— Так как же записывать будем относительно часов, полноправный гражданин?
— А так и записывайте: гражданин Пружников на допросе в уголовном розыске показал, что гражданка Игошина нахально оклеветала вышепоименованного честного гражданина. Гражданин Пружников не совершал бандитского акта на гражданина Шамрая.