По живому следу
Шрифт:
В тот день, когда привезли меня, Щербинин ко мне в подвал спустился (через час примерно после того, как они выпивать пошли), развязал. И про то, что я тряпку изо рта выплюнул, ничего не сказал. Оно и понятно: из подвала кричи не кричи, никто не услышит. Я и не кричал. Соображал только — как быть теперь. К вечеру мне Авербух поесть принес.
Так и пошло. Кормили они меня раз или два в день. Иногда вообще ничего не приносили, не заходили даже. Наверное — в город уезжали. Но я не возникал, заговаривать с ними стал: показывал, что оклемался уже, но бежать не собираюсь, понимаю, что бесполезно. Через два дня разрешил мне Авербух на веранду выйти, типа воздухом подышать. Рядом со мной стоял — а как же! Следил, чтобы я не дернул с дачи. А я ничего: дышу воздухом, и все. Потом второй раз так было, третий… За мной вроде бы по-слабже следить стали. А все равно не понятно, чем это дело кончилось бы. Не век же они меня на этой даче сторожили бы.
Но как-то выводит меня Авербух из подвала наверх, на стул усаживает и объясняет, что в город меня снова повезут, на старую квартиру. Я испугался: ну вот, думаю, и решились. Завезут куда-нибудь подальше и прикончат. Видно, по лицу моему этот прыщ понял, о чем я думаю, и зло сощурился.
— Не дрейфь. Никто тебя не тронет. Пока слушаться будешь. Заказ у нас срочный. Поможешь.
— В смысле? — спрашиваю.
— Не суйся не в свое дело. Да еще раньше времени.
А потом усмехнулся:
— Девочек любишь? Имеешь шанс попробовать.
Я промолчал, а минут через десять посадили меня в тот же автофургончик, в котором туда привезли, только руки и ноги связывать не стали и рот не заткнули. К машине меня Щербинин своим ходом вел. Я огляделся — места как будто знакомые. Но задумываться тогда некогда было, Щербинин меня в фургон затолкал, сам рядом сел — приглядывать.
Когда доехали — уже вечер был. Из машины выводили — тоже не связывали, только пригрозили, что убьют, если что. Да я и не рыпался.
В квартире меня сразу в ту комнату сунули, где у них видеокассет навалено. А сами на кухню пошли, видимо. Я огляделся — не изменилось в комнате ничего за это время. Но не все хорошо видно. Верхний свет не зажигали, лампочка только на стене над диваном горела. Я выключателем щелкнул, тогда только ее и заметил. Девчонку-то.
Она в углу сидела, на полу прямо. И ноги под себя поджала. Ну девчонка и девчонка. Лет примерно ей как и мне (я тогда правильно угадал, она потом сказала, что ей пятнадцать), курносая. И смотрит на меня как на привидение. Испугалась. То есть больше испугалась, она и раньше не сильно спокойная тут сидела. Но ничего девчонка оказалась, не совсем уж их трусливых. Я вообще-то их знаю, чуть что — в слезы. А эта, когда я на середину комнаты вышел, не шевельнулась даже. Только следит за мной глазами. И молчит. И я молчу. Стыдно мне чего-то стало. Да и о чем тут особенно говорить? А сам прислушиваюсь, что там за стенкой, на кухне делается. Тихо пока. Ладно.
— Ты кто?
Я даже вздрогнул, оборачиваюсь. Девчонка спрашивает. А сама, как и раньше, смотрит на меня. Не моргнет. Боится.
— Долго рассказывать, — отмахнулся. — Ты сама кто такая?
— Соня. Меня один человек похитил, а потом сюда привез, мы что с тобой, заложники?
Смотрю — хоть и боится, а так говорит, как будто даже интересно все это. Ну как девчонки такими дурами быть могут? Я рот раскрыл, чтобы объяснить, что это за лавочка, и вдруг чувствую, что кроме «э» да «в общем», из себя ничего выдавить не могу. Объяснить вроде надо, а… думаю — ну как это?.. В смысле — как это называется по-приличному. По-приличному эта байда вроде никак не называется. А может, называется, но я не знаю. В общем…
Посмотрел я на эту Соню снова. А она вроде как смеется надо мной:
— Ты что такой красный стал?
Но тут за стеной, на кухне, чем-то грохотнули, с нее смех в момент слетел. Опять на меня глазами сумасшедшими глядит. То-то, не фиг зубы скалить.
— Плохо тебе тут будет сейчас, — говорю. — Они эти… извращенцы.
Она подняла глаза и говорит:
— Мне одна девушка перед отъездом рассказала, что Мотя тут одного мальчика убил. Она случайно подсмотрела. И на пленку все засняли…
Тут я похолодел. Понял, что они со мной в подвале на даче сделать хотели…
Уж лучше бы она помолчала. Спасибо, что кричать не собралась. Но бледная вся стала, смотреть страшно.
— А девушка-то? Они ей ничего не сделали?
— Я же говорю — она случайно подсмотрела. Они не знали. А потом она к себе уехала, в Кишинев.
— Не бойся. Сейчас что-нибудь придумаем.
Я это, конечно, сказал, но что тут придумаешь? А девчонка смотрит на меня — будто я вообще у нее последняя надежда. Сел на диван, соображаю. На нее, Соню то есть, только стараюсь не смотреть, не могу я, оказывается, когда на меня так глядят. Может, потому, что никому я до этого времени так сильно нужен не был. Это я в одной книжке такую штуку вычитал. Потом все думал: как это? Вот понял. Вообще — так себе ощущение.
И вдруг слышим — звонок телефонный. Наверняка мобильник у Авербуха. В квартире обычного телефона вроде не было, я не видел. И звонок — в коридоре. Авербух только буркнул в трубку:
— Да. Встречаю.
И потом входная дверь хлопнула.
Я встал, к двери комнаты подошел, в коридор выглянул — никого нет. И свет на кухне горит. Не знаю, как мне эта мысль торкнула, бывает, говорят, это…
Ну в трудных ситуациях, потом вспомнил, как называется.
Короче, подошел я к кухонной двери, она приоткрыта, видно, что Щербинин за столом сидит, ко мне спиной. Я на дверь плечом надавил и задвижкой щелкнул. Щербинин уже через секунду ломиться стал, да так ругается, что я и от Сивого пьяного редко слышал. Давай, думаю, давай, паскуда. Матерись, в другой раз на кухне стеклянные двери ставить будешь. А задвижку твою просто так, с налету, не вышибешь. Я пробовал, знаю.
Думать-то я это думаю, а сам — обратно в комнату. Соньку за руку хватаю и к входной двери волоку. Закрыта дверь. Да только изнутри ее открыть — квартирником быть не надо. Пока, Щербинин, привет Авербуху! Ох, лохи, ну и лохи! Все я вам теперь припомню!
На площадку лестничную выскочили — куда дальше? По уму, вверх бы по лестнице да переждать. Но больно уж этот придурок на кухне орет. Придурок и есть: о соседях-то подумал, дядя? Ты их, что ли, на представление сзываешь?
А тут, слышим, кто-то по лестнице спускается. А, думаю, где наша не пропадала! И вниз! А Сонька, молодец, поспевает. Последний раз по-настоящему страшно было, когда из подъезда выбегали. А если не Авербух спускался? Если он сейчас нам навстречу? Но пронесло. А на улице меня не догонишь. Даже когда девчонка рядом шлепает. Да я тот район за неделю, пока туда ночевать приходил, так изучил — местные позавидуют. На улицах фонари, конечно, а во дворах темновато. Ищите! Но и дворами мы долго бежали, пока Сонька совсем не запыхалась, потом шагом пошли. Сонька оглядывается все:
— Не гонятся они за нами?
— Гонятся, — говорю, — будь спокойна, только не догонят. Сейчас мы их сами достанем. Я им, гадам, так врежу, будут помнить.
— Надо в милицию сообщить, но сначала ноги отсюда подальше унести.
Мы как раз на улицу выходили, там остановка, и троллейбус только что подошел. Я и номера не разглядел, вижу, что в центр куда-то идет, и ладно, сам заскочил и Соньку затянул, поехали. В окно гляжу — темно. Вроде и знакомые дома, а вроде и нет.
— А тебя? — Сонька спрашивает.