Победа инженера Корсакова
Шрифт:
— Вот так фокус-покус, — растерянно пробормотал он. Потом свирепо раздернул галстук, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и, пыхтя, отвалился на спинку кресла, всем своим видом давая понять, что ничего другого от такого человека, как Савицкий, и нельзя было ожидать. Александр с усмешкой наблюдал его смятение. Ему доставляло едва ли не удовольствие хоть на короткий срок взвалить всю тяжесть положения на чужие плечи.
— Какой чорт вас дернул перед самой защитой заниматься этой археологией? — с крайним раздражением спросил Можанов. — Послушайте, вот что, — продолжал он решительно, —
— Я думал об этом, но не могу защищать то, что никуда не годится.
— Чепуха! Диссертация вовсе не обязана быть откровением! Она должна показать способности аспиранта к самостоятельной научной работе!
Он схватил Александра под руку и, волоча за собою — взад и вперед по кабинету, доказывал нелепость его сомнений. Доводы так и сыпались на Александра. Вскоре он и вовсе перестал понимать их, прислушиваясь к невнятной тоске, поднимавшейся в нем.
Внезапно Можанов взглянул на часы и, считая, что вопрос решен, заторопился, накинул пальто, потряс Александра за руку, буркнул что-то ободряющее на прощанье и умчался.
Вечером того же дня Можанов вспомнил странный случай с аспирантом Савицким. Почему-то насупившись так, что даже окружающие это заметили, он вновь, про себя стал проверять свои доводы. Он попробовал поставить себя на место Савицкого и с чувством глубокого смущения ощутил ту силу соблазна, которую пришлось бы ему преодолеть, чтобы не воспользоваться трудами Николаева. «Где-нибудь за границей такой Савицкий был бы счастлив, получив возможность безнаказанно украсть чужое изобретение, а у нас мучается», — подумал он, и сразу отлегло от сердца.
Александру разговор с профессором не принес никакой ясности. Он взвесил все беспристрастно, как мог, с присущей ему добросовестностью. Нет, нечего было и думать об этом. Защищать диссертацию, а потом напечатать работу Николаева? Он знал, что это такое: уловка, сделка с совестью, и скверная сделка, лишь прикрывающая желание заработать ученую степень.
Он зашел к себе в лабораторию. С ним здоровались, участливо расспрашивали, приободряли. По лицам товарищей он заметил, что они искренне встревожены его угрюмым видом. Тогда он взял себя в руки и даже принял участие в чтении ходившего по рукам шуточного наставления для аспирантов.
Михаил Брагин, его товарищ по курсу, весельчак и шутник, изрекал:
— «Не пиши длинно: диссертация не „Война и мир“, а ты не Лев Толстой».
«Проверяй качество диссертации на своих домашних и коллегах. Нормальная диссертация должна вызывать непроизвольную зевоту и последующий глубокий сон».
Александр подозрительно смотрел на смеющиеся лица товарищей, — не устроена ли сцена с чтением для того, чтобы заставить его разговориться?
Александр хлопнул ладонью по столу.
— Я постыдился бы смаковать такую пошлость! — Он хотел еще что-то сказать, но смолчал и вышел, не оглядываясь. Все были ошеломлены. Брагин, человек неуязвимого спокойствия, быстро оправился и крикнул
— «После успешной защиты устраивай банкет, после неуспешной — тоже».
По голосу его, веселому и дружелюбному, Александр понял, насколько нелепа его мнительность. И все же ушел и мысленно просил извинения у Михаила и товарищей за свою грубость. Они были хорошими друзьями. Может быть, именно с ними и следовало посоветоваться? Они могли понять его лучше, чем Можанов. А какого он ждет совета? Не есть ли поиски советчиков трусость, желание снять с себя ответственность?
Он даже остановился посредине коридора, пораженный этой обидной мыслью, и сразу же услыхал за собою торопливый знакомый стук каблуков. Он обернулся — его догоняла Наташа.
Волосы ее растрепались, откинутые назад, платье прилипло к ногам, она была полна ветра и движения.
— Как не стыдно, что это за истерика? — сказала она и, не ожидая ответа, взяла его за руку, повела за собой.
От главного входа в институт сразу же начиналась широкая аллея. Они шли по аллее, и Александр все молчал. Тогда, напуганная его безучастностью и необычайной покорностью, она присела рядом с ним на первую попавшуюся скамейку. Густая, сочная зелень молодого лета выплескивалась на дорожки, точно играя, толкала их в спину лапами кустов.
Девушка смотрела на него пристально и настойчиво. Игра теней на ее лице, казалось, говорила о глубокой внутренней тревоге. Больше нельзя было молчать. И Александр, мучая себя подробностями, рассказал все.
— Возможны два решения, — сказал он, первое то, которое предложил Можанов: защищать и потом напечатать; второе — отказаться от защиты и напечатать.
— Да, — оказала Наташа, — третьего нет.
Александр усмехнулся.
— Есть только вариант «А» и вариант «Б».
Она благодарно сжала ему пальцы.
— Боже мой, как все сложно получилось! — внезапно вырвалось у нее. — И винить никого нельзя. Да ты сам загрызешь себя, если согласишься на предложение Можанова. И тот же Можанов в глубине души перестанет уважать тебя.
— Значит, не защищать?
— Почему тебя прежде всего беспокоит защита? — Мучительное недоумение слышалось в ее голосе. — Ведь главное все-таки в том, что создан замечательный прибор, в два раза мощнее твоего. Конечно, обидно, что два человека работали над одной темой, и работа одного из них пошла впустую. И обидно, что это твоя работа, Саша… Правда, — устало добавила она, — ты многому научился, но ведь результат…
— Нет его, — жестко сказал Александр. Нет результата. Зачем ты опять об этом?
— Ты хочешь сказать, что меня не трогает твоя судьба! — Наташа прижала руки к груди, словно защищаясь от его упрека. — Глупый ты мой! Для меня столько надежд связано с твоей защитой. Ты честнее многих других заслужил право на нее. Но делать этого нельзя. Сама толком не объясню почему, но нельзя.
— Мне двадцать девять лет, — сказал Александр. — Двадцать девять, а я, оказывается, еще ничего не сделал. Все беру, беру и не отдаю. Школа, институт, потом война, потом аспирантура. Отказаться от защиты, взять другую тему — это еще год. Бился за каждую минуту, и все насмарку…