Победа инженера Корсакова
Шрифт:
Тамара широко расставила руки.
— Как бы не так.
— Нехай едут, — милостиво сказал Семен, — иначе им не угнаться за нами.
— Подвезем их, Михаил Иванович? — спросил Ильичев.
— Этих разбойников с большой дороги? Ни за что! — с угрюмой нежностью ответил Михаил Иванович. — Пусть пешком идут, у них ноги крепкие.
Вариант второй
Профессор Сазонов был тяжело болен. Александр никак не ожидал, что старик согласится дать отзыв о диссертации, больше того — даже сам позвонит ему об этом по телефону. Тут было
Профессор жил в трехэтажном доме в глубине старого институтского парка. Дом выходил окнами в поле, где до войны был спортивный стадион института. Здесь все еще напоминало о войне: окоп на теннисной площадке, блиндажи — полуобвалившиеся, густо поросшие сорными травами.
Поднимаясь по лестнице, Александр часто останавливался, читал на дверных медных дощечках знакомые по институту имена — имена людей, которыми гордилась советская наука.
Дом ремонтировали. В лестничный пролет, как в колодец, спускалось на веревке ведро, во все стороны летели брызги жидкого алебастра. Сверху кто-то закричал: «Берегись!», и тотчас внушительный голос ответил:
— Для чего орешь? Ну для чего? Я тебе объяснял, кто здесь живет?
— Объясняли, — уныло согласился мальчишеский голос.
— Может быть, ты какого-нибудь ученого человека с мысли сбил своим криком?
Голос был басистый, зычный, он гудел по всем этажам сверху донизу, и Александр рассмеялся от души. Настроение у него было отличное.
Он застал профессора в кабинете, в глубоком кресле, обложенного подушками. Последний раз они виделись еще зимой, и Александр испугался той перемены, которая произошла с Дмитрием Сергеевичем. Перед ним сидел дряхлый, высохший старик. Он не поднялся навстречу, только попросил извинения, что не может встать. Рука, которую он подал Александру, дрожала. Улыбаясь, некоторое время он наблюдал за смущенным лицом гостя:
— Ну, не будем терять времени, — вдруг сухо сказал он. — Для меня оно теперь весьма подорожало. Что у вас?
Александр попробовал отделаться общими торопливыми фразами. Мысленно он упрекал себя за этот визит, за то, что отягощает больного своими делами, думал только о том, как бы замять разговор, уйти так, чтобы не обидеть старика, не дать ему почувствовать вот этой острой, непроходящей жалости. Между тем Дмитрий Сергеевич заставил его повторить выводы, потребовал подробностей, вопросы его все учащались, и вскоре Александр незаметно для самого себя заговорил так, как может говорить только человек, влюбленный в свою работу.
Он откровенно рассказал профессору о недостатках созданного им прибора. Прибор получился маломощный, кривая выпрямленного тока имела частые пики и провалы. Он рассказал все то, о чем считается совершенно непринятым говорить своему будущему оппоненту и о чем нельзя не рассказать без утайки своему бывшему учителю.
Дмитрий Сергеевич кивнул на диссертацию, и Александр осторожно положил ему на колени еще сырую, пахнущую клеем, в картон переплетенную рукопись. Медленно листал Дмитрий Сергеевич страницы, — каждое движение давалось ему с трудом. И он возражал. Он выговаривал Александру сердито, с тяжелой одышкой; он утверждал, что жалобы его — вздор, что достигнутые им результаты имеют уже безусловную ценность для промышленности.
Потом он рассмеялся:
— Вы не находите, что мы поменялись ролями?
Александр смолчал. Его бросило в краску при мысли, что он может быть заподозрен в желании порисоваться.
Разглядывая в рукописи один из рисунков, Дмитрий Сергеевич вдруг перелистал несколько страниц, заглянул в рукопись дальше и опять вернулся назад. Он точно ловил какую-то ускользавшую от него мысль. Александр знал эту его манеру щурить глаза и потирать пальцами веки.
— Мне помнится, — полузакрыв глаза, неуверенно сказал Дмитрий Сергеевич, — что перед войной некий аспирант Николаев работал над схожей темой. Мне говорил… Да, совершенно верно: покойный Борис Алексеевич рассказывал мне, — он был его руководителем… Судьбы этой работы не знаю. Наверное — неуспех, иначе нам с вами было бы что-нибудь известно… Да, Николаев… Вам эта фамилия ничего не говорит?
— Нет. — Александр впервые слышал о Николаеве. — Где он работал?
Дмитрий Сергеевич назвал специальный научно-исследовательский институт.
— Интересно, — сказал Александр. — Попробую разузнать, в чем дело.
— Конечно, надо разузнать. Чем чорт не шутит, еще найдете что-нибудь полезное, — сказал Дмитрий Сергеевич. — А время у вас есть, пока оппоненты читают, вам — что? Ждать да мучиться!
Он проводил его со смешком, с шуточкой по обыкновению, весь так и заколыхался в своих подушках. Долгий разговор вовсе его не обессилил, напротив: впалые, сухой кожей обтянутые щеки сейчас порозовели. И, уходя, Александр с восторгом и с нежностью думал об этом больном старике, который умирал, сам знал про себя, что умирает, и спешил использовать каждую дарованную ему минуту жизни для своего прекрасного и умного труда.
Эта неумолимая расчетливость во всем, что касалось времени, была для Александра, наверное, ближе и понятней, чем для кого-нибудь другого.
Полтора года тому назад на одном памятном партийном собрании профессор Сазонов первым поддержал выступление аспиранта Александра Савицкого.
В институте некоторые сотрудники любили поговорить о том, что научная работа — это творчество, требующее вдохновенных порывов. Существовало слегка пренебрежительное отношение к «старателям». Считалось, что трудолюбие — удел бесталанных. Александр на собрании привел интересные цифры, — он подсчитал, что примерно две трети своего рабочего времени аспиранты расходовали впустую: на поиски приборов и проталкивание заказов в мастерской, на очереди в столовой, на бесконечные совещания при кафедрах.
— Мы с вами работаем, как старые музейные паровые машины времен Ползунова с коэфициентом полезного действия две десятых. Когда-то Николай Островский сказал чудесные слова о том, что человек должен жить так, чтобы ему не было стыдно за свою жизнь. Мало этого. Мы должны жить так, чтобы не было стыдно ни за один бесполезно растраченный или загубленный день.
После четырех лет, проведенных на войне, время приобрело для Александра особую ценность. Он дал себе слово нагнать эти годы.
Он занимался в трамвае по дороге в институт, занимался за обедом, иной раз даже на совещаниях — украдкой. Кандидатские экзамены были сданы отлично, на четыре месяца раньше срока. Диссертацию Александр закончил, обогнав своих товарищей на полгода.
Последнее время ему иногда приходилось сталкиваться с людьми, которые, в погоне за учеными званиями, наспех, с ножницами в руках, «стряпали» свои диссертации. Спешат «остепениться», — шутил про них профессор, руководитель Александра. А среди аспирантов ходило язвительное двустишие: