Победитель невозможного (сборник)
Шрифт:
Когда Турин уселся у телевизора, вновь раздался звонок, и знакомый голос директора мягко, но убедительно произнес:
– Уважаемый Фермопил Иванович, хочу напомнить вам, что сегодня у вас шефский концерт. Времени без четверти шесть, а зал полон. Это школьники, Фермопил Иванович, мальчишки и девчонки. Они ждут именно вас!
Турин взглянул на часы, беспокойно произнес:
– Что же вы раньше не напомнили, что это шефский концерт! Теперь я точно опоздаю.
– Не беспокойтесь, Фермопил Иванович! – пророкотал директор. – Машина находится у вашего подъезда.
– М-м… Ну ладно, пока я собираюсь, займите как-нибудь ребят.
На
Ну кто откажется от пригласительного билета, в котором указана фамилия артиста мирового класса! Некоторые взрослые считали такой заведенный порядок несправедливым.
Все приглашенные явились на концерт. Зал был полон. Ожидали Турина. Сейчас он выйдет – сосредоточенный, стремительный и гениальный. Выйдет, не видя ничего вокруг себя, кроме взмахнувшего черным полированным крылом рояля.
А вышел мальчик в ученических очках. Маленький, рыжеватый, с папкой под мышкой. Все думали, что он будет произносить приветственную речь. А он – к роялю! Подошел, раскрыл ноты и пискливо произнес в стоящий рядом микрофон:
– «Концерт для вертолета с оркестром». Исполняет автор.
Зал ахнул: «Что за виртуоз „вертолетчик“»?! Шумная волна прокатилась по рядам, слилась с первыми звуками рояля. Казалось, красный от волнения автор предполагал именно такое начало своего концерта: вслед за первой волной прилива устремились следующие – город ритмично вливался в академический зал бескрайним океаном звуков. Фыркали машины, шагали прохожие, напряженно трудились улицы. Где-то вдалеке пробили башенные часы, прозвучали детские голоса. Знакомый город открылся слушателям, город, в котором день за днем проходит их жизнь.
Неожиданно вступил оркестр. Пианист посмотрел в зал, улыбнулся, кому-то кивнул и продолжал играть вместе с оркестром. Хотя никаких музыкантов на сцене не было, звучали трубы, пели скрипки, трудился большой барабан, расцветив музыкальный город всеми красками.
Только те, кто сидел в партере, догадались, что вместо оркестра играл мальчик. Он спокойно сидел в первом ряду, задрав нос к потолку, а из-под его синей куртки лилась оркестровая музыка. Электроник заранее договорился с Профессором, что будет помогать ему оркестровым сопровождением, ведь было объявлено, что концерт с оркестром, и он записал на вмонтированный внутри себя магнитофон отрывки симфоний, заимствованные у классиков. Они отрепетировали выступление, и сейчас Электроник играл роль оркестра.
Радости и печали большого города целиком захватили слушателей. Они будто шли по тротуару, ощущая дружеское тепло нагретого камня; уступали дорогу малышам, издали слыша стук спешащих башмачков; засыпали, глядя на звезды в окне, уронив раскрытый учебник; встречали новый день, радуясь восходу солнца. Школьники притихли, пораженные тем, как точно знает самоуверенный автор концерта их жизнь.
Музыка гремела все настойчивей, и в глазах слушателей замелькали разряды молний. Пианист и мальчик-оркестр увлеклись исполнением и подходили к опасному рубежу для человеческого слуха, когда даже самая приятная мелодия может вызвать боль. В такие мгновения музыка становится зримой, и замысел композитора, который писал свое сочинение на нотной бумаге обыкновенной авторучкой, воплощается в странных символах. Вслед за резкими вспышками, какие иногда наблюдают летящие в корабле космонавты, зрители видят фантастические силуэты, танцующие фигуры, бесконечные просторы космоса; некоторым при этом чудится, что они стоят у классной доски, пытаются вспомнить какие-то формулы, но им лень поднять руку, раскрыть рот, лень даже думать о формулах.
В этом зрительном восприятии сочинения Королькова не было ничего удивительного. Как известно, музыка отражает в звуковых образах черты своего времени, какие-то важные идеи. Вавилонская клинопись, никем пока не расшифрованная, представляет, как догадываются ученые, запись мелодии, сопровождающей древний миф. И музыкальная теория Птолемея [8] выражает его космологию с неподвижной Землей в центре мира. А сочинение Профессора, конечно, опиралось на современные знания, и прежде всего – на математику, иначе его не мог бы так легко усвоить и великолепно инструментовать Электроник.
8
Птолемей Клавдий (2 в. н. э.) – древнегреческий ученый. Разработал так называемую геоцентрическую систему мира, согласно которой центром Вселенной являлась неподвижная Земля, вокруг которой оборачивался небесный купол.
Мальчик-пианист и мальчик-оркестр понимали друг друга прекрасно. Но вот оркестр умолк – город затих, наступила ночная тишина. Звучал лишь один рояль, звучал так, будто это стрекотал вертолет. Вертолет поднимался все выше и выше – над людьми, над ночью, над миром, пока не исчез среди звезд…
Автору вертолетного концерта хлопали от души. А он вскочил со стула, забыв ноты, поспешно ушел за кулисы. И там увидел знаменитого пианиста.
– Поздравляю! – горячо сказал Турин, пожимая руку юному коллеге. – Как тебя зовут? Неужели ты сам сочинил?
Профессор был страшно перепуган: Фермопил Турин слышал его сочинение! Он втянул голову в плечи и что-то лепетал в ответ. Потом увидел Электроника и обрадовался.
– Это вот он, – указал Профессор на товарища, – научил меня когда-то играть по формуле Рихтера.
Турин придирчиво осмотрел Электроника: он догадался, что под его одеждой спрятан магнитофон.
– Это ты изображал оркестр? – спросил он.
– Я, – спокойно сказал Электроник. – Формулу Рихтера я пытался вывести, но, конечно, не сумел: искусство слишком сложно для математического анализа. Зато я научился некоторым музыкальным приемам.
– Великолепно! – пробормотал Турин. – Ты мне потом расскажешь о своей работе… – Он торопился на сцену. – Не исчезайте после концерта, друзья. Мне нужно с вами поговорить.
Он вышел на сцену. Сел, положил руки на клавиши и с минуту сидел неподвижно, с интересом разглядывая забытые Профессором ноты.
– Формула Рихтера… – сказал он тихо. – Значит, возможна и формула Турина?
– Я знаю семьдесят девять математических символов начала вашей игры, – подтвердил Электроник, услышавший произнесенные вслух мысли. – Для формулы это мало. Хотите, нарисую их в воздухе?
Очень странно, но Турин услышал математика, посмотрел на него, стараясь угадать, не шутит ли он, и понял: мальчик говорит правду. Сказал в ответ быстро, почти не разжимая губ:
– Сейчас не надо. Потом покажешь.
Математику Турин не любил еще со школьной скамьи, ему иногда снились мрачные сны об экзаменах по тригонометрии. Но сейчас, как ни странно, упоминание о формуле заинтересовало его. Он сосредоточился, решил играть для этих загадочных мальчишек.
Турин играл Чайковского.