Победитель
Шрифт:
Дворец
Невольно зажмурившись, Плетнев нырнул в плотное облако пыли и через долю секунды раскрыл глаза в ярко освещенном холле.
Здесь тоже было пыльно, тоже дымно, но все же не в такой степени, чтобы он не мог увидеть четверых афганских гвардейцев – их белые портупеи буквально светились.
Длинная очередь гремела до тех пор, пока все они, нелепо взмахивая руками и с грохотом роняя оружие, не попадали на пол.
Плетнев пробежал пространство вестибюля и оглянулся.
Слева
И – никого! Только на мраморном полу – четыре тела.
Он растерялся. Он был один в этом громадном и чужом дворце!
Послышались крики на дари, топот сапог на лестнице, ведущей на второй этаж.
Кто-то кричал:
– Тез! Тез!
Это даже Плетнев мог перевести с языка дари – быстро! быстро!
Пробежав несколько шагов, он укрылся за колонной в глубине вестибюля.
Еще десятка два гвардейцев во главе с офицером бегом спускались по лестнице прямо на него.
Длинные очереди повалили первых. Напиравшие за ними спотыкались о тела и кубарем летели по ступеням. Остальные с воплями бросились обратно.
Он снова вскинул автомат…
* * *
Коридоры дворца освещались стробоскопическим мельканием света и тьмы. Глаза слезились от дыма. Уши закладывало от грохота выстрелов. Уже горели деревянные наличники на дверях. Зеленые ковровые дорожки покрывал слой битой штукатурки.
Голубков и Симонов проникли сюда через торцевые окна первого этажа и теперь, пригибаясь, приседая, прижимаясь к стенам по обе стороны коридора, продвигались вперед. За ними в глубине коридора маячили силуэты солдат “мусульманского” батальона.
В правой руке Симонов держал автомат, в левой – гранату. Автомат мешал ему выдернуть чеку. Поэтому он протянул левую руку Голубкову.
Голубков дернул за кольцо, отскочил назад, оттолкнулся от стены, ногой вышиб дверь и отпрыгнул в сторону.
Симонов швырнул гранату в комнату, где кто-то громко визжал и плакал.
После вспышки из дверного проема вырвались клубы дыма и пыли.
Голубков, стоя на пороге, уже стрелял длинными очередями, водя стволом автомата из стороны в сторону.
В одном углу дергались несколько мужских тел, в другом билось в агонии явно женское. Кровь растекалась по паркету. Парили клочья бумаги. Столы и стулья были перевернуты, шторы горели.
Симонов обежал стрелявшего Голубкова и устремился к следующим дверям.
Голубков догнал его и у самой двери протянул руку, чтобы выдернуть чеку…
* * *
Плетнев уже добил упавших гвардейцев, когда посреди вестибюля взорвалась граната, с визгом разметав осколки, следом еще одна.
Он укрылся за колонной, прижался.
Перебежал к следующей. Присел на корточки,
Еще одна граната! Окна над парадной лестницей разлетелись брызгами. Издалека был слышен монотонный голос “Шилок”. Сверху валились обломки и кирпичная крошка.
Еще граната! – у самого входа.
Плетнев резко спрятал голову за колонну, почувствовав, как она вздрогнула, когда в нее ударило несколько осколков.
Похоже, делать тут было нечего. Он метнулся к лестнице.
Внезапно дверь слева с треском распахнулась, и прямо ему под ноги упала еще одна граната. Она была без чеки и волчком крутилась на месте.
Плетнев окаменел – буквально на мгновение.
И, невольно заорав, в неимоверном прыжке полетел вправо на диван, ударился спиной о спинку, перевернулся вместе с ним и рухнул на пол, закрытый сиденьем.
Взрыв!
Осколки вспороли ткань.
Тут же загремел чей-то автомат, рассылая веера пуль, бившихся в стену над его головой.
– Миша!
Ему показалось, что это голос Голубкова.
Точно – Голубков с автоматом наперевес вломился в вестибюль именно из тех дверей, откуда вылетела граната. Следом – Симонов. Оба судорожно оглядывались.
– Яша! – заорал Плетнев из-за дивана. – Миша! Козлина! Смотреть надо, куда палишь!
Чтобы кое-как выбраться на свет божий, ему пришлось снова перевернуть диван. Смешно, что во всем этом участвовали столь мирные предметы…
– Санек! – радостно завопил Голубков. – Бляха-муха! Ты что тут прячешься? – Обернулся к Симонову. – Як Федорович! Видели? Чуть дружбана не замочил!
Между тем в черное зияние парадного входа с автоматами наперевес один за другим уже вбегали бойцы.
Пятеро сразу повернули налево и исчезли в коридоре левого крыла.
Шестеро – один из них был Епишев – бегом пересекли вестибюль и загрохотали ботинками по лестнице.
Откуда-то сверху стреляли. И как! – это был шквал огня! Но почему-то эти шестеро, слепившись в противоестественную в военном отношении кучу, все еще бежали вверх.
Между ними и Плетневым пули крошили паркет так, будто шел веселый летний дождь, после которого положено кататься на качелях и собирать червей для рыбалки.
Потом они – как ему показалось, невредимые – скрылись за углом, шквал утих, и тогда Симонов тоже бросился к лестнице.
– За мной!
На ступенях лежал убитый боец “Зенита” – фамилии его Плетнев не помнил, – а рядом, прислонившись спиной к стене и подогнув ноги, сидел Епишев. Автомат валялся возле. Лицо бледное, губа закушена. Левой рукой, словно ребенок куклу, он прижимал к себе правую. Плетнев присел возле него. Симонов и Голубков наклонились.
– Господи! – сказал Плетнев.
Епишев только мычал, бессмысленно поводя глазами, – у него был болевой шок.