Победитель
Шрифт:
—В ваше, господин поручик, распоряжение, следовательно, поступаю. Позвольте, имя-отчество узнать.
— Георгий Евгеньевич.
— Дело у нас какое будет, Георгий Евгеньевич?
— Комиссара по лесам ловить, господин Ганин.
—Это Спиридонова, что ли? Поймаем.
—Вы его знаете?
—Откуда? Документы посмотреть Валентин Андреевич давали. Храбрец, как я понимаю. Храбреца убить трудно, а поймать — можно.
—Каким это образом?
—К нему в отряд
— Он, Юра, киплинговского «Кима» читал! — с гордостью доложил Кареев.
— А Ким-то при чем?
— Профессия все же одна у них.
— Как это одна? Ким — разведчик, а господин Ганин, как я понимаю, — провокатор.
— Вы, Георгий Евгеньевич, зовите меня Сашей. Или Шурой. Как вам удобней.
— На провокатора обиделись?
— Нет.
— Тогда ответьте мне на вопрос. Зачем вам все это?
— Ловкость свою проверяю. В наше время ловкость в жизни — самое главное дело.
— А как догадается Спиридонов и шлепнет вас без рассуждений?
— Недостаточно, значит, ловок я. Не для жизни сегодняшней.
— И долго еще свою ловкость проверять намерены?
— До установления порядка.
— Какого порядка?
— Твердого. При твердом порядке я со своей ловкостью хорошо заживу!!
* * *
— У тебя усталый вид, — сказала Георгию Евгеньевичу мама. В номере она поила сына чаем. Сын дико посмотрел на нее, потом вспомнил, что он сын, И ответил как положено:
— Дела, мама, дела. И заботы тоже.
— Вы же в резерве! со знанием дела удивилась мама.
—Самые дела и самые заботы в резерве. А когда уже стрелять начинают, тут не заботиться, тут убивать нужно.
— Юра, что ты говоришь!
— Занятие у меня теперь главное такое, мама, — убивать. И давай поговорим о чем-нибудь другом.
Елена Николаевна обиделась на минутку, а сын не придал этому значения: сидел развалясь, жевал без охоты. И мама сдалась.
— Ты знаешь, Лялечка здесь?
— Какая еще Лялечка?
— Господи! Да, Лялечка Каленич! Неужели забыл?
— Синельникова, — поправил он ее и, закрыв глаза, откинулся в кресле. — Значит, и Лялечка здесь.
Она была здесь. Она стояла в дверях зашарпанного номера и смотрела на него. Георгий Евгеньевич, бледный, подобранный, без фуражки, медленно склонил голову.
—Жорж! — невыносимо громким шепотом назвала она его.
Он поцеловал ей руку, а она поцеловала его в лоб.
—Как покойника, — догадался он.
—Как воскресшего, — возразила она.
...И осень в Летнем саду. На вас белая меховая шапочка и желтый лист падает на белый мех. Концом зонтика вы пишете на влажном
Они сидели за столом, и она, потянувшись к нему через стол, погладила его по щеке. Щека под ее рукой пошла нервным тиком.
—У меня разбилось сердце, и это было дивно, — вспомнил он, улыбаясь.
— А у меня оно остановилось, застыло, замерло навсегда. Оказалось — не навсегда.
— Ольга, вы прекрасны, — сказал Георгий Евгеньевич. Она была, действительно, прекрасна.
...Она спрятала лицо у него на груди и заплакала. Он успокаивал ее, гладя рукой по длинной шее, по обнаженным плечам. Они лежали в постели и, усталые, снова разговаривали.
—Я была тогда старше тебя на пять лет, Жорж. Теперь — на десять.
—За два года я постарел на двадцать лет. Не будем считаться, Ольга. Я много, много старше тебя.
—Люби меня, Жорж, ладно? Люби меня, я очень-очень тебя прошу.
—У меня кроме этой любви в жизни ничего нет. Что мне остается делать, как ни любить тебя?
— Это правда? Это правда? Это правда? — спрашивала она и целовала его в плечо, в шею, в грудь.
...Среди ночи он проснулся, ощупью нашел на полу бутылку, отхлебнул из горла и, гремя спичками, закурил. Обозначенный в темноте красным папиросным угольком, прошел к окну. Упершись лбом в черное блестящее стекло, спросил сам себя:
— Что делать? Что делать?
—Накинь на меня одеяло, Жорж. Мне холодно, — попросила из постели Ольга.
* *
Их было пятеро верхами. Митяй, Миша, Егор, Александр Ганин и, впереди на породистом кареевском жеребце, Спиридонов. Они неторопливо следовали широкой улицей большого села, и сельские жители с уважением рассматривали их. У крыльца волостного правления Спиридонов остановился и спросил у негустого кружка землепашцев, стоявших тут же:
— Звали, мужички?
— Расспросить тебя хотели, — объяснил сразу же подошедший к Спиридонову степенный мужик.
— Ты что — за главного у них? — поинтересовался Спиридонов и слез с коня. Спешились и остальные. Александр Ганин принял спиридоновский повод.
— Не главный я. А так... неробкий.
— Говори, неробкий. Только смотри, чтоб не заробел у меня.
— А ты меня пугать будешь?
— Это уж как ты себя поставишь. Ну, задавай вопросы,не томи.
— Вопрос первый и главный, — объявил степенный мужик и, помолчав значительно, продолжил: — какой такой есть смысл крестьянину с твоего восстания?