Победивший платит

Жоржетта

– Служба у нас, милорд, не самая почетная, но главное, скучная, - объясняет он издалека.
– Для такого блестящего гем-лорда - не то, к чему он привык, это видно было. Но ведь куда Небесный Господин отправит, там и служишь с честью? Милорд полковник скучал, - удается ему выдавить, наконец, - ну и... развлекался немного.
– Приходится поощрить наводящими вопросами.
– Не он один, - объясняет сержант.
– Кое-кто предпочитал женщин из города, но в лагерь таких привозить не разрешалось. А кому покорность по вкусу... сойдут и заключенные.

Покорность?

Духи-покровители, да это последнее, что я мог бы заподозрить в новом родиче! Как и то, что моему брату было так сладко подчинять других. Точнее, как выразился сержант, "ломать дикую штучку вроде этого, последнего". Тошнотворные были развлечения у Хисоки. Кофе внезапно начинает страшно горчить на языке, а в голове поселяется неприятная пустота...

Впрочем, "этот последний" - Форбин, как коверкает фамилию моего нового родича Остин, - запомнился ему особо. Повествование, которое ведет сержант, предварительно пригладив ладонью волосы и расправив на коленях берет, по меньшей мере занимательно и столь же жутковато:

– Заключенные у нас чуть не бежали. Хотели испортить генератор поля - кто-то из этих дикарей неплохо разбирался в технике. Мы их отследили. Господин комендант не стал их подводить под высшую меру, хотя обычно за побег на месте и стреляют... не хочу оспаривать решение покойного командира, милорд...
– Пауза.
– Один ли был зачинщиком, другой, сказать трудно. Но уж раз полковник взялся быть с ними милосердным... как он это понимал, - с сухим смешком уточняет, - каждому по-своему досталось. Одного увезли с конвойной группой в город, и больше я его не видел. Шестерых назначили на каторжные работы. А увечного фора полковник определил себе в денщики.

Неужели это создание могло привлечь внимание Хисоки своей далекой от совершенства внешностью? Или выдающимся упрямством, раз уж братец был на него так падок? Скажи, сержант, неужели только угроза смерти пригнула голову этого дикого упрямца к земле?

– Не очень-то пригнула, милорд, - гулко вздыхает Остин.
– Полковнику то и дело случалось добавлять ему по наглой физиономии. Регулярно украшал, видно было, варвары же не красятся. Но для своих обязанностей дикарь подходил. Рано или поздно господин полковник обломал бы его окончательно, да вот не дожил... Нет, прежние мальчики у господина коменданта были попроще и помоложе, чего им мордашку портить?

Восхитительно прямо, и никаких иллюзий. Какая уж тут внезапная, не признающая рангов, войн и здравого смысла, страсть, соединяющая врагов? Смешно даже. Если бы не было так тошно от этой… обыденной регулярности.

– А привилегии, которые Форберг зарабатывал покорностью, были велики?
– безнадежно спрашиваю.

– Ну, - задумывается, - жил при офицерских комнатах, а не со всеми, на поверку выходил лишь раз в день, камни не ворочал, куда ему... и той чести не ценил. Господин комендант ему алкоголь разрешал, когда был доволен, хоть и против правил это. И других заключенных к нему не подпускали, а то барраярцу бы не жить, эти на что угодно способны - дикари ведь, должного обращения не понимают.

И один из этих дикарей в настоящий момент старательно пытается умереть в стерильном боксе. Я видел пару записей из медблока; обтянутый кожей череп производит чудовищное впечатление...

На том разговор и заканчивается - веской благодарностью в виде заранее подготовленного чека.

На улице оказывается неожиданно ветрено, и короткой прогулки до флаера мне хватает, чтобы утрясти в голове услышанное и остро пожалеть о таблетке хорошего успокоительного. Чудовищно, как люди отличаются от того, что мы привыкли о них думать...

– С Форбергом у вас осталось меньше вопросов?
– интересуется Торем, выставляя автопилот на требуемый курс и разворачиваясь ко мне.

Остался. Один, но глобальный. Я опускаю веки, стараясь не двигать головой: сверлящая горячая боль вцепилась в висок.

– Следствие по делу о его потенциальной опасности еще не завершено, - хладнокровно утешает меня центурий-капитан.
– Может статься...

– Не нужно, - отвечаю без колебаний. И не выдерживаю.
– Неужели это действительно общепринятая практика?! И я, по скудости цивильного ума, не понимаю данной нормы?

– Пара моментов действительно показалась мне не совсем обычной для подобных случаев, - поднимает палец Торем. Как будто в таких случаях может быть хоть что-то обычное!
– Возраст. Характер ранения. Следы регулярных побоев. Записи допросов...
– перечисляет он, загибая пальцы.
– Похоже, ваш брат пошел путем наибольшего сопротивления, а не наименьшего, как обычно.

Проще говоря, мой брат - насильник. Останься Хисока в живых - и ему пришлось бы очень долго восстанавливать ущерб, нанесенный семейной чести. Но он мертв, и значит, этим придется заняться мне.

– Полковник, - напоминает Торем, - выражаясь словами сержанта, ломал вашего барраярца. Но не закончил дела. Я настоятельно рекомендовал бы вам быть с ним поосторожней. Форберг сочетает в себе навыки диверсанта, упорство варвара и отсутствие сдерживающих центров; пожалуйста, помните об этом, Старший.

Предупреждение несколько запоздало; решение уже принято.

– Что сделано, то сделано, - говорю я, и головная боль вспыхивает злым светляком.
– Невозможно жить с таким скелетом в доме.

Центурий капитан чуть улыбается, неприятно понимающей улыбкой.

– Я понял, - произносит он.
– И вы знаете, что я буду рад вам помочь, в случае чего.

В случае чего помогать придется моему сыну.

Дома тихо и пусто, спокойной ненапряженной тишиной, помогающей собираться с силами, и в сердце поселяется та же пустота, неожиданно уютная; родная сестра принятого, наконец, осознанного и обоснованного решения.

Нельзя иначе, только так. Верность пути ощущается всем телом и духом; вероятно, так чувствует себя компасная стрелка или спущенная с тетивы стрела. Я готов лично подгонять несущуюся за город машину, боясь потерять решимость.