Победивший платит
Шрифт:
– Пятым или шестым, - вежливо чуть улыбается Торем.
– Предыдущие экземпляры были несколько моложе, держались у него до полугода, после чего... погодите, посмотрю. Да, двоим было оформлено освобождение, еще троим... нет, четверым перевод в другое место заключения.
На сей раз я надолго лишаюсь дара речи. Не то, пожалуй, наговорил бы лишнего. Спасибо генотипу и должному воспитанию за умение контролировать мимику. Но все же: правильно ли я понял смысл этой полуулыбки? Или мои мысли грязны?
– Я не делаю предположений, - правильно понимает мое молчание
– Скажу лишь, что караульная служба - вещь скучная.
Все складывается как нельзя хуже: Хисока действительно был падок на то, чтобы развеять скуку любыми путями. И если здесь он не позволял себе выдаваться за пределы общепринятых развлечений, то это, очевидно, следствие богатого выбора, только и всего.
– В этом барраярце было нечто особенное?
– цепляюсь я за соломинку. В конце концов, супружества добился только этот экземпляр...
– Разве что возраст, - пожимает плечами Торем.
– Но отнюдь не в его пользу. Около тридцати, по их меркам уже далеко не юный.
Попытки соотнести "тридцать лет" и "не юный" завершаются предсказуемым провалом; впрочем, дикие гены живут короткой жизнью. Но не настолько короткой, чтобы эта конкретная проблема в скором времени перестала обременять дом.
– ... но он офицер и тамошний дворянин, - размышляет вслух центурий-капитан, - быть может, это имело для полковника какое-то значение?
Для моего брата? Смешно. Барраярская "аристократия" ничем не отличается от низших классов, ведь дикие генотипы по сути своей одинаковы. И все же часть дикарей считает себя достойной большей власти. Впрочем, даже им может быть не чуждо желание не смешивать свою кровь с простонародьем.
– Я считал, что его прибытие на Цетаганду утверждено и одобрено вашим же ведомством в неизвестных мне целях.
– признаюсь я, наконец, - И что смерть брата нужна для того, чтобы этот брак не мог быть расторгнут.
Капитан едва не давится чаем.
– Боги, ну у вас и фантазия!
– говорит он, прокашлявшись.
– Как вы могли решить, что кому-то пришло бы в голову пожертвовать сыном клана Эйри ради варвара-барраярца?
– Если барраярец ценен империи, - пожав плечами, говорю, уже не веря своим же словам.
– Вы абсолютно уверены? Может, ваша правая рука не ведает о действиях левой?
– До сих пор, - контрразведчик на мгновение явно теряет терпение, - моего допуска хватало, чтобы быть посвященным в дела важнее, чем судьба какого-то распутного дикаря!...
– Хмыкнув.
– Простите за откровенность.
– И это все?
– интересуюсь почти безнадежно.
– Из досье - все существенное вы слышали, - кивает центурий-капитан, - но я, кажется, нашел одного из солдат, служивших под началом полковника. Если захотите, вы сможете его расспросить, хотя многих открытий я вам не обещаю.
С этим обещанием, слишком слабым, чтобы меня утешить, он покидает дом.
Как мне понять происходящее? Однажды барраярец сказал мне, что польстился на нестоящую внимания вещь. Что он имел в виду? Он выглядит фанатиком, но не маньяком. Чем объяснить присущие ему приступы ненависти - шоком и посттравматическим синдромом или же врожденным антагонизмом разуму? Разве что обещанный центурий-капитаном свидетель поможет мне разобраться, что за существо сейчас мечется, пожираемое лихорадкой, в дальнем крыле фамильного особняка. И когда барраярца перевозят, мне кажется, даже в доме стало более просторно… или пусто. Надо полагать, человеку не свойственно быстро отвыкать от дурного, равно как и от хорошего?
Несколько дней спустя я получаю обещанную встречу.
В небольшом городке, отделенном от столицы парой часов полета, нет ничего примечательного, кроме ботанического сада и гарнизона поблизости.
– Случилось так, - рассказывает Торем, - что в этом гарнизоне служит некий сержант Остин, лишь недавно переведенный туда после расформирования экспедиционного корпуса, и сегодня у него, что очень удобно, выходной. Он из простонародья, но с безупречным послужным списком. Самый достоверный источник из тех, что мне удалось найти, не покидая планеты и не поднимая излишней шумихи.
Сержант Остин производит впечатление ожившего каменного тролля в воинском гриме: здоровенный, и в обхвате тоже немал, а чашечка с кофе в квадратной лапище кажется игрушкой. Впрочем, приветствиям тролль обучен: почтительно привстает, когда мы подходим, - но общаться с Торемом ему явно легче. Может быть, из-за мундира.
– … капитан сказал мне, - покончив с представлениями, басит сержант, - будто вы, милорд, хотите поговорить о моей прежней службе. Судя по фамилии, вы родственник гем-полковника, да будет покойна его душа?
– Брат, - сообщаю я.
– А вы долго служили под его командованием, Остин?
– Четыре года, - отвечает Остин. Немалый срок, если говорить о военной службе; хотел бы я знать, что за обязанности были поручены этой живой скале. Как выясняется пятью минутами спустя - безопасность лагеря, охрана заключенных и предотвращение диверсионной деятельности. Лучшего и желать нельзя, так что на Торема я смотрю с глубочайшим уважением.
Сержант должен ответить мне на несколько конфиденциальных вопросов относительно моего брата. Возможно, не слишком обычных, это вызывает у него опасения. Поэтому мы уговариваемся на том, что ответы, касающиеся секретности, бдительный унтер доверит центурий-капитану, а тот по возможности перескажет мне.
– Каково вам было служить под началом полковника?
– уловив в стандартной формуле сожаления нотку искренности, спрашиваю я.
– Вы можете быть откровенны, этот разговор неофициален.
– Я был горд службой под его рукой, - начинает было тот, и взмахом тяжелой ладони обрывает автоматически сорвавшийся официоз.
– Нормальная служба, - говорит уже обычным тоном.
– Полковник, простите за прямоту, милорд, ни придирой не был, ни бардака не допускал.
Но мой вопрос о заключенных в услужении заставляет даже грубо вырезанные черты лица изобразить некоторое замешательство.