Победивший платит
Шрифт:
– Хм, он и тут вырезан под меня умелой рукой, - замечаю я себе под нос.
Нару привлекает меня поближе и протягивает руку, заправляя выбившуюся из-под заколки прядь волос на место. Знакомый аромат жимолости на секунду окутывает меня теплом и участием.
– Что же, - улыбается он, - будь счастлив, мой мальчик, но помни - любовь вдвойне опасна, если любящие не свободны - от своих долгов или от внешних обстоятельств, не суть важно.
В этом мягком полуобъятии я прикрываю глаза и не отстраняюсь от легкого прикосновения к моей щеке.
***
Темнота сада, разбавленная фосфоресценцией
– Ты не обиделся, что мы с милордом поговорили наедине?
– встревожившись этим молчанием, пытаюсь выяснить я.
– Признаться, мы обсуждали тебя. А о чем он говорил с тобою?
– Пытался выяснить, что я хочу... и что меня здесь держит, - после несколько затянувшейся паузы отвечает Эрик.
– Несколько раз серьезно мне напомнил, чтобы я тебе, хм, не навредил. Честно, твой патрон... впечатляющ. Не знаю, насколько впечатлил его я. Ты ведь хотел, чтобы я ему понравился, да?
Неужели я настолько преувеличил в глазах любовника важность этого визита?
– Тебя так беспокоит его мнение?
– осторожно уточняю я.
– Оно для меня важно, но собственное - важней.
– Для меня тоже - твое, - соглашается Эрик.
– Но все мы завязаны в эту... цепочку зависимости. Я ведь правильно понимаю?
– Абсолютно, - подтверждаю я.
– Цепочка, или, скорее, костяная головоломка, такая, из нескольких резных шаров, один в другом.
– Я хочу, чтобы Эрик понял, насколько благодетельно и безвредно такое влияние.
– Покровитель может советовать, поучать и воспитывать, но его власть заканчивается там, где ставит границу младший. Нару желает мне добра, и если для моего благополучия требуешься ты, он не станет оспаривать моих желаний. А у вас разве нет системы покровительства?
– В таком виде нет, - качает головой Эрик.
– Протеже по службе - бывает. А у вас... оно очень личное.
– Так и есть, - кивком сопровождаю я свои слова.
– Пока покровительствуемый еще молод и глуп, патрон обучает его всему - от правильного подбора цветов в одежде до жизненной философии. Помогает найти занятие, протежирует при дворе... словом, оказывает всяческую помощь, "получая взамен удовольствие наблюдать за распускающимся цветком", - выделив голосом, цитирую.
– Это из трактата, пропагандирующего данную систему как единственно верную. Если непонятно, ты спрашивай.
Нет, Эрик молчит, как зашитый, и это настолько нетипично, что даже пугает. Я касаюсь губами его запястья.
– Я вижу, что что-то в Нару тебя беспокоит, но не могу понять, что именно, пока ты мне не объяснишь.
– Я ревную, - признается барраярец просто и неожиданно.
– Ревность здесь не в чести, - удивленно комментирую я, надеясь на Эриково благоразумие.
– Не воспринимай как нотацию, но что в ней проку? У нас она считается попросту неприличной и для человека цивилизованного унизительной.
Барраярец качает головой.
– У нас ревность - как перец в блюде: без него пресно, с его избытком - несъедобно. Когда я увидел, что твой патрон тебя обнимает, то, боюсь, рука с перечницей дрогнула.
Признание дается Эрику нелегко, если судить по чуть наигранному смешку.
– С Нару мы действительно очень близки, тут ты все понял верно, - стараясь смягчить его переживания, отвечаю я.
– Но телесная близость - не главная нота в этом аромате.
Главная или нет, но на лице Эрика отчетливо мелькает тень досады. Неужели мои отношения с Нару могут быть для него мучительны?
– И давно вы, - с мрачной решимостью интересуется он, - как у вас тут говорится... меняетесь подушкой?
Мне приходится призадуматься, высчитывая годы.
– Около тридцати лет, - отвечаю я, наконец.
– Правильно говорить не "меняетесь", а "делите подушку", кстати. Тебя это тревожит?
– Смущает, - коротко отвечает Эрик, и я удивленно вскидываю бровь.
– Немного шансов конкурировать с отношениями длиной в мой собственный возраст, - поясняет он.
– Прекращай терзаться, - советую я, обнимая свое дикое сокровище.
– Нару не ревнив, и время наших безумств давно позади.
Напряжение не до конца покинуло Эрика, но он не противится моим объятиям. Значит, не сердится.
– Твое прошлое для меня - темный лес, - объясняет он.
– И кто знает, какие в нем водятся звери. Это для меня мир изменился, верно? А для всех он остался прежним.
– Он и для меня не остался, - возражаю я, сплетая свои пальцы с горячими Эриковыми.
– Ничего подобного нашим отношениям у меня в жизни не было.
От моего плеча доносится отчетливо скептическое хмыканье.
– А что было?
Пожалуй, придется рассказать о Нару подробнее. Не то любопытство Эрика не даст нам обоим покоя, а неутоленное - поспособствует неверным выводам.
– Если ты готов к долгому повествованию, я не против рассказа, - устроившись поудобней и обняв любовника, обещаю.
– Мы с милордом познакомились, когда мне было двадцать пять, ему - чуть за шестьдесят. Почти классическая разница.
– Считается, что покровитель, в идеале, должен быть вдвое старше подопечного и обладать достаточным жизненным опытом, но при этом еще не окончательно забыть собственную юность, о чем я и рассказываю внимательно слушающему Эрику.
– Нару был прекрасным рассказчиком и собеседником, а уж спорить с ним доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие. До сих пор не понимаю, как он терпел мою юношескую пылкость, - добавляю, уловив чуть заметную усмешку на скуластом лице.
– Надо полагать, ему доставляло удовольствие мое невежественное восхищение новыми знаниями.
Эрик тихонько вздыхает, явно проводя параллели.
– Словом, в один прекрасный день я понял, что разговоров за чаем мне категорически мало. И как-то не удержался; и от вспыльчивости иногда бывает польза. Нару читал мне очередную лекцию, что-то о философии созерцания, а я его поцеловал и до смерти испугался того, что как только я отступлю на полшага, мне придется выслушать еще один урок, на этот раз о правилах хорошего тона. Хотя как-то потом он обмолвился, что сознательно ждал от меня инициативы, не делая шагов навстречу.