Победоносец
Шрифт:
После ухода послов, не откладывая, стал собираться в путь. Привел в порядок записи, собрал фотографии, упаковал все это не спеша и систематически. Времени до отъезда хватало: остаток дня и целая ночь. Вспомнилось, как думал взять с собой шерна и нескольких лунных людей. Усмехнулся. Шерн улизнул, а здешние люди у него и так в печенках сидят.
Вот Ерета взял бы с собой, но Ерет нужней всего здесь. Слишком хорош он, чтобы его на Земле выставлять напоказ. Смешная мысль пришла: может, Элема взять и в клетке показывать? Но мигом выбросил из головы эту детскую ехидную придумку. Сел и подставил
Вспомнил Элема таким, как увидел его впервые: в серой монашеской рясе, бритоголового, с горящими глазами фанатика, вместе с живыми и мертвыми ждущего Победоносца в нерушимой вере, что тот явится… Неужели теперешний Элем — это тот самый человек? А остальные? А все те, кто ждал? Кто молча веровал? Крохабенна, встречая сказал: «Ты разрушил все, что было. Так строй же теперь… » Что же произошло?
Он вскочил и схватился за голову, так вдруг стало страшно. Ясно представилось то, что прежде только изредка и смутно угадывалось: его появление на Луне не благословением обернулось, а невознаградимой, ужасной катастрофой, каким-то наглым вмешательством в естественное, медленное развитие этого мира и людей, так-сяк здесь прилепившихся. Именно оно поставило здесь все вверх тормашками, развязало страсти, болезненно обозначило худшие инстинкты…
Пожал плечами:
— Что поделаешь? Видимо, так должно было случиться. Но сам понимал, что эта фаталистическая фразочка -
только ответ вслух на подавляемую мысль, которая утверждает обратное.
И эта мысль…
Ихазель!..
Да, это имя давно в нем плачет, с той самой минуты, как он подумал об отлете как о деле решенном.
— Птичка ты моя золотая!
Такая тоска взяла, что зубами в запястье себе впился, чтобы не закричать.
— Прости меня, прости, — зашептал, словно Ихазель была здесь. Не мог ясно сказать, за что просит прощения, в чем состоит его мнимая или действительная провинность, но понимал, что речь идет о гибели грез, пленительнейших, чем все радуги в мире, об осквернении попросту тем, что рукой не коснулся, к груди не прижал, о растраченной, а может быть, и погубленной жизни, о любви…
Какая-то себялюбивая мыслишка неустанно подсказывала, что ничего худого он не сделал и незачем ему знать, отчего и в чем переменилась эта девушка, но вопреки этой подсказке он знал, что только от него зависело сохранить Ихазель благоуханным цветком, а превратилась она во что-то непостижимое и отталкивающее.
Надеялся, удастся справиться с душевным разладом хлопотами по подготовке к путешествию и доброй мыслью о Земле, но дело валилось из рук, а воспоминания о Земле перед внутренним взором застилало мертвым серым туманом.
Так и прошло время до самого вечера. Солнце багровело над чертой горизонта. Он смотрел на это солнце сквозь заалевшие оконные витражи, но стук в двери, сперва негромкий, а потом все более настойчивый, заставил отвлечься от раздумий. Марк встал и отворил двери.
Перед ним стоял Элем в торжественном облачении, в древнем высоком клобуке, с двумя паникадилами в руках У него за спиной на крыльце и на паперти толпилась пестрая свита из придворных и городских старшин, переходившая в бесчисленную толпу, которая залила всю площадь. Едва Марк появился на пороге, первосвященник бухнулся на оба колена, взмахнул паникадилами, и Марк оказался в густом ароматном дыму. Вслед за Его Высочеством бухнулась на колени свита. Народ, который из-за тесноты стать на колени не мог, склонил головы, приветствуя Победоносца протяжными криками.
А первосвященник, не переставая кланяться, запел:
— Благословен буди, владыка, с Земли явившийся, радость очей наших, на Землю уходящий! Ай-я!
— Ай-я! — жалобно подхватила толпа.
— Благословен буди, Победоносец, шерна поразивший и силу рукам человеческим подавший! Плачут наши сердца, о, на Землю уходящий! Ай-я!
— Ай-я! Ай-я! — стенала толпа.
— Мир ты нам даровал, мудрость исходила из уст твоих ради нашего просвещения! Почто же покидаешь нас, сирот несчастных, почто так скоро уходишь на лучезарную Землю? Ай-я!
— Ай-я!
— Благодарствуем тебе…
Марк отвернулся и ушел в собор, захлопнув тяжелые двери.
На крыльце его ослепило солнце, светившее прямо в лицо, и теперь он почти ничего не различал в сумраке, заполняющем огромный зал. И сам не понял, то ли действительно, то ли это ему кажется, что у черного амвона с золотой надписью стоит Ихазель. Давно он ее не видел, с того самого памятного свидания на кровле. Он медленно подошел к ней:
— Ихазель! Я возвращаюсь на Землю.
— Знаю, что собираешься.
В сумраке стали видны ее глаза, полные ужаса, какие-то безумные, и усмешка, криво замершая на губах.
— Ихазель!
Она быстро оглянулась. За амвоном раздался едва слышный шорох.
С застывшим лицом, словно руководимая чужой волей, она дрожащими, негнущимися пальцами стала расстегивать платье на груди.
— Иди сюда.
И вдруг всплеснула руками.
— Нет! Нет! Беги! — воскликнула сдавленным голосом. — Зови людей! И уходи! Сжалься надо мной! Сжалься над собой! Беги! Возвращайся на Землю!
Он схватил ее за вытянутую руку:
— Ихазель, что с тобой?
Снова раздался шелест. Ихазель побледнела, в глазах у нее мелькнул жуткий страх.
— Иди сюда, — беззвучно сказала она. — Укрой лицо свое на груди моей, склонись ко мне Мое тело благовонно и прекрасно, как смерть…
В этот миг открылись боковые двери. В собор робко вошло несколько человек. Увидев их, Ихазель издала вопль, не понять, то ли ужаса, то ли радости, и бросилась прочь. Марк хмуро обернулся к вошедшим. А они смиренно приблизились с приветственным поклоном:
— Буди здрав, учитель!
То были его немногочисленные ученики, пришедшие попрощаться, их печаль была искренней. Марк сел на пол у подножия амвона и заговорил с ними. Вдруг почудилось, что позади в сумраке промелькнула какая-то черная тень и вмиг исчезла у перехода в старый дворец, но то не иначе как почудилось.
Ученики плакали. Он утешал их, объясняя, что должен уйти, что дальнейшее пребывание добра уже не принесет. Что он верит: они — зерно, оставленное тут для посева, который спустя многие века непременно принесет урожай. Уймутся страсти, забудется вражда власть имущих против него, как только он исчезнет с глаз. И еще он очень устал и стосковался по дому, а тот заждался хозяина на сверкающей звезде над Великой пустыней…