Побег из Амстердама
Шрифт:
Кто-то потряс меня за плечо. Погладил мой лоб.
— Эй, — сказала Анс нежно. — Как ты?
Я потрясла головой, и мозги застучали по черепной коробке. Я попыталась встать, но мышцы были как ватные.
— Ты уж лучше полежи, — сказала она и укрыла меня колючим шерстяным одеялом.
Я лежала на диване. Пахло камином. Должно быть, уже поздний вечер, потому что детей слышно не было. В комнате мягко звучало пианино. Я как будто возвращалась издалека. Я закрыла глаза и слушала лаконичные звуки пианино, которые придавали комнате атмосферу
Казалось, что я умерла. Жизнь вытекала из меня, с каждым днем я становилась все более пустой и слабой. Что же со мной происходит?
Я попросила у Анс воды, она принесла мне попить, и потом еще. Я пила так, как будто от этого зависела моя жизнь, а Анс сидела, сложив руки на коленях, и смотрела на меня, как на ребенка с синдромом Дауна.
— Что со мной? — спросила я ее, и она ответила, что буря в моей голове сама собой уляжется, когда я немного отдохну. То, что я ни с того ни с сего засыпаю и чувствую себя, как будто я разбита параличом, происходит, по ее мнению, из-за лекарств. Я не могла вспомнить, что я принимала лекарства.
— Я хочу выйти на улицу.
Эта идея Анс не понравилась. Она считала, что у меня слишком нестабильное состояние, чтобы идти одной.
— Я не пойду далеко, только глотну свежего воздуха. Я целый день сижу в помещении.
Я вдруг почувствовала, что больше ни минуты не могу находиться в доме, бренчанье пианино отдавалось у меня в голове, как будто кто-то у меня над ухом хлопал двумя крышками от кастрюли. Анс предложила пройтись вместе, но я не хотела, чтобы дети оставались одни. Я должна была подумать, а она мне в этом помочь не могла.
Глава 30
Я шаталась на ветру на ватных ногах, пытаясь зажечь сигарету. Мысли были липкими, они словно склеивались, переплывали друг в друга и снова исчезали. Я на какой-то момент перестала понимать, почему оказалась в темноте на улице и что сегодня произошло. Потом сделала глубокий вдох и дотронулась до раны. Пронзившая меня боль показалась почти приятной. Значит, я еще могла чувствовать.
На парковке мой заляпанный грязью белый «гольф» ютился рядом с черной блестящей машиной Анс. Моя маленькая смелая незаменимая лошадка — последнее земное имущество. Завтра я его вымою, теперь у меня есть на это время. Натру воском потускневший лак, подчищу и закрашу ржавчину, отскоблю птичий помет со стекол. Потом надо будет выкинуть все банки из-под колы, грязные носки и засохшие хлебные корки, вычистить пылесосом песок и крошки, и мой верный «гольф» засияет не хуже своего соседа.
Я любила мою машину, хоть это и была старая, ворчливая развалюха с дурной привычкой глохнуть в самый неподходящий момент.
Дверь оказалась открытой. Наверное, я забыла ее запереть. Я села за руль и вдохнула пыльный влажный запах. Потом включила радио и достала диск «Ред Хот Чилли Пепперс», который всегда торчал в кармашке на дверце. Было так холодно, что у меня заныли пальцы, когда я вдавила диск в плеер. На дисплее вспыхнули зеленые цифры. Время. 03.30. Было почти утро. Неужели я так долго проспала на диване? Я стала шарить в кармане, пытаясь найти мобильный и проверить, не врут ли часы,
Когда я вернулась, Анс еще не спала. Тоже странно. Она что, просидела возле меня на диване до половины четвертого? Я вцепилась зубами в ладонь. Значит, я потерялась во времени. Я уже не жила в этом мире, я попала в сумеречную зону. Впервые я стала сомневаться в себе. А вдруг они и в самом деле правы, и я чокнулась?
Почти задыхаясь, я помчалась в дом. Повесила куртку и прошла в комнату, где все еще читала Анс.
— Который час?
— Поздно. Очень поздно. Надо ложиться. — Анс отложила книжку, потянулась и вытянула ноги.
— Который час? — я запыхалась, хоть и пробежала совсем чуть-чуть.
Анс поднялась.
— Половина четвертого, не меньше. Ты так долго спала…
— А ты почему не спишь?
— Милая, я боялась тебя оставить. Виктор сказал, чтобы я была поблизости. Надо посмотреть, как действуют лекарства. Вдруг ты станешь слишком сонной или начнешь беспокоиться. Пойдем, я отведу тебя наверх.
Она положила руки мне на талию и настойчиво подтолкнула к лестнице. Я вырвалась из ее хватки и огрызнулась:
— Я сама найду дорогу!
Анс улыбнулась своей улыбкой медсестры из семейки Адамсов:
— Как скажешь. Если обещаешь принять лекарства. Они на тумбочке.
Я пошла на лестнице и на полпути поняла, что у меня больше нет сил даже еще на одну ступеньку. Я вдруг так устала, что могла уснуть прямо здесь, уронив голову на ковровую дорожку.
Анс потянула меня за руку.
— Ну вставай, мы уже почти пришли. И сразу ляжешь спать.
Она подняла меня, положила мою правую руку себе на плечи, и мы вместе поковыляли дальше. Анс говорила со мной, как с малышом, которого учат ходить. Наверху она прислонила меня к стене, открыла дверь и включила свет.
— Ну вот и пришли. Раздевайся, а я принесу тебе воды.
Это была не та комната, где я спала раньше. И детей здесь не было. Я не видела их с половины шестого. Мой взгляд упал на шкаф, где на плечиках была аккуратно развешана моя одежда. На полках лежали аккуратно сложенные футболки, трусики и носки, пахнущие лавандовой отдушкой. Анс меня переселила. Или я переселила себя сама. Я ничего уже не помнила. Я не помнила, какой сегодня день, какой месяц и что сегодня произошло. Я посмотрела на свою руку и увидела кровь. На ладони у большого пальца отпечатались зубы. Я сама себя укусила.
Анс промывала рану спиртом, качая головой:
— Что с тобой такое? Нельзя же кусаться.
Я спросила, где мои дети. Она ответила, что они в ее комнате. Им там нравится. И они понимают, что мама заболела.
Мне захотелось их увидеть.
— Ложись спать, — сказала она, оторвав зубами лейкопластырь. — Дети в безопасности. Не нужно их будить, ты их только напугаешь.
Она протянула мне стакан воды и желтую капсулу:
— Вот. Будешь хорошо спать, а завтра совсем поправишься.