Побег из Рая
Шрифт:
Я задавал этот вопрос, как попугай, всем подряд.
— Когда вы нас отправите в Америку? — спрашивал я у прокурора по надзору, делавшего иногда обход по камерам тюрьмы.
— Когда вы нас отправите в Америку? — спрашивал я у надзирателей.
Ещё до побега, слушая «Голос Америки», «Немецкую волну» или «Би-Би-Си» я хорошо усвоил, что советская карательная система с удовольствием готова посадить человека в сумасшедший дом за его инакомыслие или политические взгляды. У меня не было никакого желания сидеть три года в трудовом лагере, уж лучше в сумасшедшем доме полгода, как инакомыслящий, решил для себя я. Два
Я решил умышленно делать всё, чтобы меня признали сумасшедшим, рассчитывая, что в сумасшедшем доме продержат не более шести месяцев и выпустят.
По дороге к границе я, брат, Борис и Толик много раз обсуждали как нам себя вести в случае ареста. Тогда в лесу мы думали одинаково, что лучше отделаться отсидкой в сумасшедшем доме.
В Петрозаводской как и в любой тюрьме работала своя почта. Из записок от брата я знал, что он выбрал сумасшедший дом. Борис писал, что он не знает как симулировать и решил для себя «пусть будет как будет». Анатолий доказывал следователю, что он не желал бежать за границу, а рассчитывал весело провести время в поезде по дороге в Карелию, прогулять все наши деньги в вагонах-ресторанах, потом заблудиться в лесу и вернуться домой. В словах Анатолия была доля правды. Я хорошо помнил как нервничал Анатолий, когда увидел, что любитель крепких напитков Борис вдруг начал держать своё слово и за несколько дней, проведенных в поезде, не прикоснулся к алкоголю. Может Борис ещё тогда понял какие планы у Толика и, не скрывая своей неприязни к нему, часто задавая в лесу ему вопрос:
— Скажи мне, почему ты всё время врёшь?
А когда я помог тонувшему Анатолию выбраться на финский берег, Борис глядя ему в глаза спросил меня:
— Зачем ты его спас?
Одна наша записка была перехвачена. Я отвечал брату, что нас отправят в сумасшедший дом, если судебно-медицинская экспертиза признает нас невменяемыми. Следователь майор Ефимов вызвал меня и подозрительно улыбался. У окна сидел незнакомый мне человек в форме, это был Верховный прокурор Карельской АССР.
— Саша, о каком сумасшедшем доме ты говоришь? — спросил Ефимов, — ты брось это! Вас будут судить и вы пойдете на зону.
— Зачем нас судить, если мы не желаем жить в Советском Союзе? Отправьте нас в Соединенные Штаты! — просил я его.
— Вот когда освободитесь, держать не будем. Кто вы? Учёные или люди умственного труда? Вы просто работяги и кроме своих двух рук ничего не имеете, так какой нам смысл вас держать? — улыбка мгновенно исчезла, следователь сделал очень серьёзное лицо, лицо доброжелателя, заботу которого неблагодарно отвергли и продолжил:
— Но запомни! Мы тебя выпустим, но назад не просись! С голоду сдыхать там будешь! По помойкам лазить!
— Так лучше жить на этих помойках, чем в вашем добре, — ответил я.
— Брат твой тоже самое говорит, — вступил в разговор прокурор. — Наслушался разной чепухи от вражеских радиоголосов. Надо ему знать сколько тонн сливочного масла закупили мы за границей, что у нас хлеба своего нет, весь из Канады.
— А что, разве не так? Я видел как питаются
20
СВИДАНИЕ
Мои родители ехали в город Онега навестить родственников. Путь проходил через Петрозаводск. Майор Ефимов сделал им исключение, разрешив свидание с нами. По закону свидание даётся только после окончания следствия и суда. Для меня увидеть родителей было большой неожиданностью. Мать с отцом сидели на стульях в маленькой комнате для свиданий, за столом — майор Ефимов и рядом с ним — начальник тюрьмы-подполковник Михайлов, сухощавый крепкого сложения человек в годах в отлично отглаженной форме со значком «Заслуженный чекист» на груди.
У противоположной стенки стоял стул, на который мне предложили сесть.
— Мы вам всем передачи привезли и от Толика родителей тоже, — робко начала мать.
— Что же вы это так! Зачем себя в тюрьму посадили? — спрашивал отец. Для него моё желание добраться до Америки всегда было ему непонятным.
— Три дня проведенные в Финляндии, даже в тюрьме, ещё больше убедили меня в моей правоте. Я не хочу и не буду жить в стране насильственного счастья, — сказал я.
— А как же мы? Вы о нас подумали? С кем мы здесь одни останемся на старости лет?-спрашивал отец.
— У меня в этой стране нет будущего. Я здесь никогда не женюсь, потому что я не хочу иметь детей-рабов, как мы сами.
— О чем ты говоришь? Все живут, люди, как люди, работают, учатся. Чего тебе надо? Непонятно! — возразила мама.
Следователь, молча наблюдая, попросил заканчивать свидание так как должны были привести брата. Свидание с ним мало чем отличалось, может только брат не так эмоционально говорил, как я. Он обычно говорил продуманно, спокойно.
Майор Ефимов видел в моих родителях самых настоящих советских людей. Он понимал их горе и пытался как-то облегчить его.
— Мне ваши ребята больше нравятся, чем Романчук с Сивковым, ваши — честные, а те — себе на уме, — сказал он им на прощанье.
После встречи с родителями я вернулся в камеру расстроенным может оттого, что люди, которые тебя любят не понимают тебя. Они не видели себя рабами, им даже нравилось быть такими и жить так, как они жили.
Сидеть в прокуренной, набитой людьми камере мне надоело до чертиков, хотелось что-то изменить.
— Слушай, Брыков, как ты думаешь, что менты мне сделают, если я в них кружку запущу? — спросил я седоволосого Мишку, с которым сдружился.
— Зачем тебе это надо? — удивился он.
— Сам знаешь, почему столько времени прошло, а нас психиатру не показывают?
— Делай, только не на этой смене. Сейчас смена Гвоздева. Дадут крепко. Подожди лучше до вечера, — советовал он, зная всех надзирателей.
— Парашу! Дежурный, парашу выноси! — приоткрыв дверь командовал Джуди. Параша — это обыкновенный бак с крышкой, в таких хозяйки дома вываривают бельё, а здесь в него бросали мусор и туалетную бумагу. Джуди — кличка надзирателя худого, как спичка, маленького крикливого и подлого мента. Он мог прильнуть незамеченным к глазку камеры и часами наблюдать, выжидая жертву. Затем в камеру врывалась толпа мордоворотов — надзирателей и Джуди радостно тыкал пальцем: