Побег из Рая
Шрифт:
— Дед у меня был болен и при том неизлечимо, — грустно произнес я.
— А чем именно?
— Большевизмом, от большевизма и умер.
— Саша! Но ведь это не болезнь! — возразили врачи.
Я вспомнил одну нашу родственницу, но только не по генетической линии, которая была психически больна.
— Тетя у меня была. Она покончила жизнь самоубийством, но это было очень давно, — быстро доложил я.
Все врачи записывали что-то в своих тетрадях.
— Хорошо! Ты свободен, — сказала профессор.
Прошла первая неделя моего пребывания в Институте
Брат мой был в соседнем отделении. В беседах с врачами он тоже постоянно задавал им вопрос:
— Когда вы нас отправите в Америку?
Врачи ему пытались объяснить, что это — медицинский институт и выпустить его в Америку они не в силах.
Самыми общительными в отделении были няньки-старушки. Милые, лет под семьдесят, типичные московские старушки. Целый день они еду раздают, в игры с нами играют, интересные истории рассказывают о тех людях, кого здесь встречали. Мне нравилось беседовать с ними, особенно тогда, когда я хотел, чтобы о нашем разговоре быстро узнал врач. Бабуся, слушая тебя, всегда на твоей стороне. Потом она видит, что все, что я ей рассказал не запомнит, её быстро подменяет вторая, а разговор продолжается. Первая бабуся бежит в свою каптерку и быстро запись делает, затем возвращается и подменяет свою напарницу.
За несколько недель я привык к своими новыми товарищам и было печально с ними расставаться. Окончилась экспертиза у торгпреда Миши. Он раньше жил в Канаде, посещал Соединенные Штаты и много рассказывал нам об этом. Я запомнил одну его фразу:
— Мусорщик утром едет на мусоровозке, пластиковые мешки в неё забрасывает и за это ему платят шестьсот долларов… в неделю, а я — дипломат, получал шестьсот… в месяц!
Отчаянно сопротивлялся получить штамп дурака Альдигис Жипре. Его лечащий врач Светлана Макаровна, молодая симпатичная женщина, всегда модно одетая, искренне хотела ему помочь.
— Альдигиз, тебе же будет лучше в больнице, чем в лагере, — сказала она ему.
— Не надо мне вашего дурака! Я лучше оставшиеся семь лет в лагере досижу, — возражал он.
Каждый день при виде врачей Жипре требовал от них отправить его поскорее на зону и протягивал очередную жалобу на имя прокурора о том, как он был избит надзирателями в следственном изоляторе Пермской области, когда там возник пожар.
Наступил понедельник последней моей пятой недели. Я снова был на беседе. Никто не пил чай на этот раз. За столом сидел щуплый седой старенький человек — светило советской психиатрии — профессор Лунц, рядом с ним был мой
— Выбирай: десять лет пребывания в больнице или десять лет лагерей, — предложила Зинаида Гавриловна.
— Зачем мне десять лет больницы, я уж лучше трояк в лагере отсижу, — сказал я.
— И брата на десять лет втащил, — добавила она.
— Почему на десять, если восемьдесят третья статья — до трёх? — не соглашался я.
На чем моя экспертиза и закончилась. Я вышел из кабинета с полной уверенностью, что я сдал экзамен и получил диплом дурака в Институте им. Сербского.
27
ЭТАП НА СЕВЕР
Я не ошибся. В Лефортовской тюрьме КГБ после экспертизы меня поместили совсем в другую камеру. Теперь на обед мне выдали больничный паёк, а не ту баланду, которую я выливал в унитаз.
— Значит я — сумасшедший!!! Скорей бы решение суда и на больничку.
В Лефортово на этот раз мы задержались недолго.
С братом я встретился в столыпинском вагоне, мы оказались в соседних тройниках. Сидели по одному, хотя рядом отсеки были перегружены заключенными, они, как селёдки, лежали на верхних полках.
— На спец. поедем, — печально сказал Миша.
— На какой спец? — не понял я.
— В Днепропетровский спец. по месту жительства, вот увидишь.
Я ничего не знал о существовании спецбольниц, хотя по зарубежным радиоголосам слышал фамилии многих людей, помещенных за инакомыслие в сумасшедшие дома — генерал Петр Григорьенко — Черняховская больница, Леонид Плющ — Днепропетровская больница, но это же не спец, а обыкновенные психиатрические больницы.
— Откуда ты это взял? — переспрашивал я брата.
— Человека к нам в отделение из Днепропетровского спеца привезли перед самым моим отъездом и он сказал, что лучше не попадать туда, страшное место, а по нашей статье меньше пяти лет там не держат.
— Ох, — вздохнул тяжело брат, — зря мы с тобой с этой психиатрией связались.
Поезд шел на Мурманск через Петрозаводск. Я лег на верхнюю полку и смотрел через проход в окно. Пахло паленой тканью. Часовой ходил по вагону принюхиваясь, пытаясь найти в каком отсеке готовят чифир. Заключенные забрались на третью полку, скрутили трубкой газету или полотенце, зажгли сверху, отчего пламя было ровным без дыма и вываривали полпачки чая, двадцать пять грамм в пол-литровой кружке. Затем кружка пускалась по кругу. Каждый отпивал два глотка горячей темно-коричневой жидкости и передавал следующему.
За окном проносились телеграфные столбы и осенний с желтой листвой лес. В Лефортовской тюрьме мне выдали на дорогу большой, но очень лёгкий продуктовый паёк. Я не был голоден, но меня разбирало любопытство увидеть что там. Сначала я вытащил целый спецзапека хлеб, такой делали на хлебокомбинатах, перепекая заново старый, не проданный хлеб. Он состоял из частей белого, черного, солоноватого и сладкого хлеба. Затем я нашел два маленьких аккуратно завернутых кулечка, один — с сахаром, а другой — с чайной заваркой.