Побег из Рая
Шрифт:
Он вернулся и минут десять давал им урок уважения к власти, а малолетки усваивали этот урок и по очереди громко орали.
Я был уже четвертый день в карцере, казалось, что время остановилось и ещё шесть суток бессонных ночей в ледянящей сырости и вони — это целая вечность.
Малолетки за стенкой тоже притихли. Синяки у них сошли от холодных компрессов мокрых стен карцера и они больше не жаловались врачу. Я с ужасом ждал ночи с изнурительными приседаниями и ходьбой. Днем три раза давали кружку с кипятком, а через день в обед миску с жидкой баландой из пшенки.
— Я снимаю с тебя пять суток, — сказал начальник, — только ты должен написать объяснительную записку. Вот тебе лист бумаги и карандаш.
— Что писать? — едва сдерживая стук зубов, спрашиваю я.
— Садись за стол, я продиктую.
В кабинете было тепло и я начал писать под диктовку как отказался выполнять приказ контролера и запустил в него кружку с кипятком. Меня это устраивало, я бы с удовольствием написал, что в него и чайник с кипятком запустил. Начальник взял у меня записку, прочитал и, улыбаясь, сказал:
— Ну, что ж, скоро ты в Америку поедешь.
Я не понял, что он имел в виду, но было ясно, что скоро что-то произойдет.
Всё познается в сравнении. Я вернулся в свою камеру. Сокамерники радостно встретили меня. В воздухе висел табачный дым. Было тепло. Я залез поскорее под одеяло и тут же заснул. Вечером, сразу после ужина, меня вызвали с вещами на этап.
— На Питер этап сегодня, — не отрываясь от игры в домино крикнул Мишка Брыков и добавил серьёзно:
— Может, и вправду, вас в Америку отправят?!
В карантинной камере собралось много народа. Одни уже были осуждены и шли на разные зоны, другие — подследственные, как я. Всем выдали по целой буханке черного тюремного хлеба и одной селёдке. К моему удивлению мне вернули вещи, которые забрали в тюрьме и мой рюкзак, выброшенный на границе. Рюкзак был пуст, даже запах ячменного кофе и тот исчез. Брат тоже шел на этап и был в соседней камере. Камера Бориса располагалась как раз над нами, на втором этаже. Я кружкой постучал по трубе водяного отопления и вызвал его на связь. Прижав кружку к трубе и прильнув к ней ухом, я слышал голос Бориса:
— Держи «коня»!
Я принял слово «конь» за кличку человека, который похоже сейчас находится вместе со мной в этапке.
— Скажи, как его зовут? — переспрашиваю Бориса.
— Держи «коня»! Он уже у тебя, — слышу в ответ, а сам ругаю в душе Бориса, думая каким блатным он стал, не может просто сказать. Чувствую себя идиотом, обращаясь примерно к тридцати сокамерникам:
— Мужики, кто здесь «конь»? Он с моим подельником в одной камере сидел.
— Лови в окне записку это значит, — ответил кто-то под общий смех.
Я быстро скрутил из листа газеты тонкую трубку, просунул в окно сквозь щель жалюзи и стал пытаться зацепить нитку с запиской.
Вдруг открылась кормушка в двери и надзиратель, глядя на меня с довольным видом спросил:
— Это ты ловишь «коня»?
22
ЛОУХИ
8
От Алакуртти до Лоухи километров сто семьдесят. Я гнал наш голубой мини-вен так быстро как только мог. Асфальтированная дорога началась, когда машина выскочила на трассу Мурманск — Санкт-Петербург. Вдоль трассы на обочине дороги сидели люди и ждали, когда кто-нибудь купит у них собранную в вёдра бруснику. Мы торопились, нужно было сделать съёмки до захода солнца. Погода в Заполярье, в октябре, стояла необычно сухая и солнечная. Всё получалось похожим на то время, когда на этой станции мы вышли из поезда в 1974-ом.
Вот и Лоухи. За годы перестройки здесь, похоже, ничего не изменилось. Проехали по вдребезги разбитой дороге мимо серого памятника Ленина, стоявшего на синем обшарпанном пьедестале. Машину оставили у маленького здания вокзала и направились к железнодорожному полотну делать съемки. Я прогуливался по перрону и посматривал на машину, чтобы не угнали. Бездомные собаки рылись в мусорных ящиках. Съёмочная группа что-то снимала. Я видел как Ольга держала микрофон на шесте у колес тихо ползущего товарняка. Наверное, им нужен был для монтажа этот стук колес и жалобные гудки локомотива.
До прихода пассажирского поезда оставались считанные минуты. Собравшийся народ с любопытством разглядывал нас. Приближался состав и Нугзар, наведя на меня камеру, стал снимать.
— Что вы здесь снимаете? — закрыв своей рукой нашу камеру спросила женщина лет сорока.
— Пожалуйста, не мешайте нам, — попросила её Ольга.
— Как, разве вы не знаете, что Лоухи — секретный город, — не отступала женщина.
— О чём вы говорите? — удивленно спросила Ольга и приблизила к ней микрофон. Нугзар тоже быстро перевёл камеру и женщина, почувствовав себя в центре внимания, продолжала:
– Разве вы не знаете о секретном плане в годы войны «Три-Л»? — удивилась она, — это Лондон, Ленинград и Лоухи — линия обороны, с помощью которой разгромили Гитлера.
— !!!!!?
В это время поезд остановился и женщина поспешила зайти в вагон. Нугзар начал снимать как я выхожу из вагона и иду вдоль состава.
— Что вы здесь снимаете? — кто-то снова закрыл камеру рукой.
На этот раз это были мужчины, не старые и даже не пьяные.
— Мы сейчас ФСБ вызовем, — сказал один из них.
— Идите и вызывайте, только не мешайте нам работать! — резко ответила Ольга.
Феэсбэшник не заставил себя долго ждать. Кто-то уже выполнил свой гражданский долг и донес о подозрительных съёмках на перроне.
— Что вы здесь снимаете? — спросил маленький и худенький человек в форме, видно было что он слегка пьян.
— Молчать! — скомандовала Ольга, держа в руках микрофон. Товарища провожаем, вот и снимаем! Что нельзя? — спросила она.
Феэсбэшник на минуту замер и, подумав, сказал: