Побег из Рая
Шрифт:
— Доедай поскорее, тебя врач ждет, — положив руку мне на плечо, сказал санитар. — Вот, надень, — протянул он мне синего цвета с белыми пятнами от хлорки затасканный старый больничный халат.
Даже этому халату я был рад, можно было прикрыть им эти позорные кальсоны, но от предстоящей встречи с врачом у меня по телу пошла нервная дрожь. Я понимал, что от этой беседы будет зависеть моя жизнь в этих стенах: или это будет просто пребывание, или пребывание в муках от нейролептиков.
37
ЭКЗАМЕН НА ВЫЖИВАНИЕ
Я
«Что мне делать, если санитар прикажет взять руки за спину в кабинете у врача и в этот момент спадут кальсоны? Как врачу правильно ответить?» — переживал я.
— Садись! — даже не взглянув на меня, сказала врач.
— Чем болел ранее? Был ли среди твоих родственников кто-нибудь на психиатрическом учете?
Она листала страницы моего дела.
— Мы с братом первые из всех наших родственников.
— А за что ты был помещен в психбольницу в 1973 году?
— Военком на меня более четырех часов кричал и угрожал отправить не в армию, а в тюрьму.
— Так, что это было? Протест?
— Нет, нет! Просто нервы не выдержали. По болезни это, — выкручивался я, наслышавшись от сведущих в психиатрии людей, что врачи обычно долго и больно лечат тех, кто не считает себя больным. Правда, я знал и другую сторону медали, — врачи ещё сильней лечат тех, кто переигрывает, явно желая списать всё на болезнь.
— Я вижу, ты в армию идти не хотел. Как это понимать? — прочитала она в моих бумагах: — «Я буду служить только в своей американской армии».
«О Боже», — подумал я. Это я дразнил военкома в Туркмении в 1971 году, объясняя, что не люблю портянки с сапогами, а хочу в Америке в армии ботинки носить. Эта шутка подействовала. Военком после этого не знал, что со мной делать и он так долго думал, что к тому времени и набор закончился.
— Меня в армию должны были призвать в 1969 году. Вот я и злился, что из года в год откладывают. В Туркмении поэтому сказал от злости, что раз не берете меня в армию, так я в американскую пойду, — объяснял я врачу.
— А брат за что в больницу попал?
— Апатия на него напала. Пошел в диспансер на консультацию, а там его и отправили в больницу.
Не мог же я ей сказать правду, что мы готовились к переходу границы и в это же время его вызвали в военкомат. Там он прошел медкомиссию и через считанные дни его должны были отправить отдавать долг Родине. Это случилось в 1973 году. Я посоветовал ему пойти на приём к психиатру и наговорить всяких ужасов. Сработало, в армию не взяли, но, и военный билет не дали.
— Что вас заставило бежать из СССР? — спросила она сурово, даже майор Ефимов таким тоном никогда не говорил.
— Мы не думали бежать из Советского Союза, ведь это наша Родина, — возразил я. Мне было противно произносить это слово «родина». Я не любил это слово таким, каким его понимают советские люди; я сравнивал его с большой лагерной зоной, которую преподносят тебе, как рай на земле;
— Здесь наши родители живут, — продолжал выкручиваться я. — У нас бабушка и дедушка — знаменитые большевики.
Это была истинная правда. Мой дед, отец матери, Петр Попов, воевал в окопах Первой мировой, где активно вёли агитацию против прогнившего царизма сторонники разных партий. Выбрал он для себя свой путь борьбы за справедливость, примкнув к великому [бездельнику] и выдающемуся [демагогу], борцу за дело рабочих и крестьян товарищу Ленину. Вернулся дед в родные края и в Онежской губернии был первым большевиком, героем событий в боях с англичанами в 1918-1919 годах, а погубили его не враги, а такие же большевики-ленинцы в 1937 году, и завершил он свой путь, как враг народа, в лагерях ГУЛАГа, оставив жену с пятью маленькими дочерьми на произвол советской власти.
— У нас даже в мыслях не было, что б там остаться, — объяснял я врачу. — Мы даже языков никаких иностранных не знаем. На какие б мы там деньги жили? Заработать там невозможно, там у них своих безработных полно. Это во всем виноват мой друг Анатолий. Он на границе в Карелии служил, говорил нам, что мы запросто пройдем туда, а потом — обратно, вот мы и хотели немного попутешествовать да и вернуться.
— Так для этого нужны деньги, — сказала врач.
— Мы надеялись где-нибудь подработать, вагоны разгрузить или кому-то что-то починить, или даже к хиппи примкнуть и с ними побродяжничать и послушать музыку.
— Почему ты оскорблял офицеров на границе при выдаче? — продолжала она всё тем же холодным тоном, от которого пахло сильно горячим лечением.
— Потому что на меня стали кричать, что я — изменник, одели наручники и солдаты затворами щелкали. Это меня так сильно задело, что я и наговорил там всяких глупостей.
Я пытался представить себя в её глазах истеричным молодым человеком, но при этом большим патриотом Отечества.
— Ничего, — словно угадав моё сокровенное желание, сказала врач, — ты по своему развитию похож на четырнадцатилетнего мальчишку, вот как повзрослеешь, так и выпишем.
— Как долго мне придется здесь лечиться?
— Думаю, за пятилетку вылечим, — серьёзно сказала она.
Я вышел из кабинета, а в голове звучало: «Пять лет! Пять лет! И отсчет только начинается с сегодняшнего дня».
Санитар завел меня в надзорную палату и забрал халат. Несколько человек ходили взад и вперед в проходе. Я пристроился к ним. «Три шага — вперед, три шага — назад, — и так пять лет!» — с ужасом думал я.
На кроватях лежали люди, некоторые из них громко стонали, кого-то вызывали в процедурный кабинет на уколы. Санитар-зек в белой куртке сидел на табуретке в дверном проходе и читал газету. Не находя себе места, я то перелазил через спинку кровати и лежал в окружении больных, то снова ходил в проходе, пока в коридоре не раздались голоса санитаров.