Побег из «Школы искусств»
Шрифт:
– Справочная тут не поможет… – задумчиво протянул он. – Обратимся к коллегам, что ли? – он тяжело вздохнул. Ему предстоял самый сложный визит – из тех, которые он намеревался нанести – посещение редакции родной некогда газеты «Коммунистическая молодежь».
– А что? – сказал он задиристым тоном, словно споря с кем-то невидимым. Дурацкая привычка – в состоянии внутреннего дискомфорта постоянно разговаривать вслух с воображаемым собеседником. Даже не дурацкая – болезненная. Но привычки просто так не меняются.
Один из новых черноусовских друзей-израильтян глубокомысленно заметил, что привычку сию он наверняка приобрел в Израиле в период недостаточного знания языка: пытался заполнить недостаток общения собственными силами.
– Не может быть, чтобы меня
Приехав в редакцию, он с удовлетворением констатировал, что и здесь изменилось почти все. Например, называлась бывшая «Коммунистическая молодежь» ныне «Молодежным коммерческим вестником». По коридорам сновали молодые люди с характерными короткими стрижками, в бесформенных пиджаках. Короткая стрижка и накладные плечи превращали голову в подобие небольшого кукиша. Количество сотовых телефонов на душу работающих примерно соответствовало аналогичному показателю Израиля последних лет. Вопрос, рожденный не так давно: «Кто это такие – обладают стриженными затылками, носят на шее цепочки, называют друг друга „братки“ и везде таскаются с мобильными телефонами?» Ответов два: 1) новые русские и 2) израильские солдаты…
На входе сидел плечистый парень в камуфляжной одежде с затейливой нашивкой на рукаве. По израильской привычке Черноусов тут же представил ему возможность заглянуть в сумку.
– Вы к кому? – спросил он, не обращая никакого внимания на сумку.
– К редактору, – ответил Виктор.
– По какому вопросу?
Черноусов молча протянул ему корреспондентскую карточку. Видимо, парню не привыкать было видеть иностранцев. Он равнодушно кивнул и отошел в сторону. Черноусов пошел по коридору, узнавая и не узнавая помещение. Таблички на дверях кабинетов, в основном, оставались прежними. Подойдя к кабинету редактора, он немного помедлил, потом постучал. И услышал: «Войдите!»
Голос был знакомым, но вовсе не тем, который он надеялся услышать. Еще не веря, Виктор толкнул дверь, вошел в кабинет и остановился.
Наталья поднялась ему навстречу.
– Здравствуй, Витенька. Вот не ожидала тебя увидеть, – сказала она.
Странно, что ожидаемое событие – когда оно, наконец, случается – всегда застает человека врасплох.
«Нет, – подумал Черноусов. – Такое, все-таки, происходит только со мною…»
В глубине души он ждал этой встречи. И когда летел в Симферополь, и позже, собираясь посетить редакцию. Единственное, чего он не мог сделать – это позвонить ей по домашнему телефону. Так или иначе, сейчас они стояли – она у письменного стола, он в дверях – и молча смотрели друг на друга.
– Прости, – пробормотал Виктор. – Я не мог предупредить тебя о приезде. Ты как – нормально?…
Ничего более глупого нельзя было сказать десять лет спустя. Тогда, перед внезапным выездом на историческую родину («как быстро, однако, переходишь в мыслях на полузабытую советскую лексику," – подумал он) Черноусов действительно не мог ей ничего сказать. Несмотря на предостережение Лисицкого, он, конечно же, продолжал видеться с Натальей, каждый раз
Впоследствии он анализировал свое поведение с той безжалостностью, на какую способны лишь весьма самовлюбленные люди после серьезного надлома. Черноусов четко определил тогда: он встречался с Натальей наперекор предупреждению шефа вовсе не из-за большой любви, а лишь потому, что женское общество хоть ненадолго – и довольно приятно – отвлекало его от страха. Доведись ему последние дни провести в одиночестве – до Израиля (или даже до Бреста) доехал бы обезумевший трясущийся полутруп.
В последний вечер он сидел в привычном кресле и все время прятал глаза, словно боялся, что его уличат в чем-то предосудительном. Он даже хотел ей рассказать обо всем – в какой-то момент. Но так и не решился этого сделать. И никто не провожал его на поезд «Симферополь – Варшава». Даже потом, в Вене, ожидая самолета на Израиль, Виктор чувствовал себя, пожалуй, самым одиноким – в толпе таких же, как он, испуганных и притихших советских евреев. Может быть, еще и потому, что они все – кроме детей, разумеется – сами приняли решение уехать и отправлялись действительно на родину, хотя и неизвестную, но желанную. Виктор же Черноусов ехал в ссылку, попросту говоря, спасал свою шкуру – подальше от непонятных ему секретов и разъедающего душу страха…
– Нормально, – ответила Наталья. И замолчала. Виктор тоже молчал.
Пауза затягивалась до неприличия, а он не знал, как ее прервать. И спросил:
– Значит, ты теперь редактор? – никаких других вопросов ему в голову не пришло. – А как же Лисицкий?
– В командировке, – ответила Наталья. – В Америке. Он уже три года как бросил газету. Ушел в бизнес, консультирует местных промышленников относительно связей с Западом. Ты его, кстати, успеешь еще увидит, он должен приехать через два дня… Баба Катя умерла, – добавила она, заметно погрустнев. – В прошлом году.
Баба Катя – так называли старейшую сотрудницу редакции Екатерину Захаровну, вспомнил Черноусов. Впервые ее увидев – с гладко зачесанными седыми волосами, в строгом коричневом костюме и с неизменным «Беломором» во рту – он немедленно преисполнился убеждения, что она стояла у истоков не то что «Коммунистической молодежи", но всей коммунистической печати. Во всяком случае, ее вполне можно было представить в подпольной редакции „Правды“ или даже „Искры“, рука об руку с В.И.Лениным. Виктор долго относился к ней с опаской. Но однажды, года три назад, в семьдесят девятом, в редакции произошел скандальный случай. В слове „обком“ наборщик вместо первого „О“ набрал „Е“. А традиционно пьяный отсек (сиречь, ответственный секретарь Валюша Григорьев) этого дела не заметил и подмахнул в печать к тихой радости всех местных диссидентов. Естественно, сверху последовало гневное указание разобраться с „ЧП“. Разбирались долго, скучно, идеологично. Пока не встала Баба Катя и не сказала:
– Ну да, ну грубо. Но ведь по существу верно!
Собрание онемело. Потом медленно сползло со стульев. Валюше влепили выговор и поперли из отсеков, но все-таки на работе оставили. А Черноусов, наконец, понял, за что его подруга нежно любила квазипартийную мадам.
– В общем, только кажется, что я работаю в той же газете, – сказала Наталья. – Многое изменилось. И мы, кстати, теперь не «Коммунистическая молодежь», а «Молодежный коммерческий вестник». Символично, правда?
– Да уж… А почему столько охраны в коридоре? – спросил Виктор.