Побег с «Оборотнем»

Незнанский Фридрих Евсеевич

— Это что означает? — насторожился Худобин. — Вы считаете, мы тут уран обогащаем?

— В каком это смысле?

— В том смысле, что обогащение урана — длительный и неторопливый процесс. А мы не можем позволить себе неторопливость. Если не поймаем Поличного в ближайшие дни, дело против него может рассыпаться, как карточный домик. Нам сказали, что вы были лучшим следователем Москвы?

— Но не экстрасенсом, — усмехнулся Турецкий. — Могу лишь сказать, что случай действительно интересный и требует упорной работы мозгами. Я прекрасно понимаю сложившуюся ситуацию и могу вас заверить, что задержек в расследовании не будет. Но только не надо на меня давить. Любое давление, если вы учили физику, вызывает равную по силе и противоположно направленную реакцию. Стоит ли ссориться, Виктор Валентинович?

Худобин явно смутился, погрузился в молчание.

— Интуиция подсказывает, что история получит продолжение, — Турецкий вложил в свой тон всю возможную серьезность. — В выходные подвижек не будет, я почти уверен. А вот с понедельника мне потребуется помощь правоохранительных органов. Сможет Короленко

выделить пару сотрудников — для ведения слежки, утомительных бесед? Будет очень здорово.

Заскрипела кожа заднего сиденья.

— Я, конечно, не Короленко, но, думаю, возражать он не будет. Задача приоритетная, если вы потребуете мобилизовать все управление, он и в этом вам не откажет. Но поставить его в известность о своих планах вам все-таки придется… — видимо, в голову следователя был вмонтирован приемник-навигатор, в окно он не смотрел, но заявил недвусмысленно: — Мы уже подъезжаем. Машина встанет прямо у кафе. По сторонам не смотрите, спускайтесь вниз — кафе расположено в полуподвале, пройдите в конец зала, там вас будут ждать.

— Потрясающая конспирация, — ухмыльнулся Турецкий, — а как насчет непричастных посетителей заведения?

— А непричастных не будет, — невозмутимо ответствовал следователь, — кафе закрыто на полтора часа по техническим причинам…

Глава седьмая

Интимный полумрак, отгороженные кабинки, стены кафе расписаны в «матрешкином» стиле — вычурная вязь, смеющиеся подсолнухи. Такие же скатерти на столах — с вышитыми узорами из цветных нитей. Красноватые светильники, вмонтированные в боковые стенки. Тишина здесь царила какая-то кладбищенская. Женщина, сидящая напротив Турецкого, куталась в легкую накидку, хотя в помещении было тепло. Она сидела как на иголках, смотрела на него испуганно, беззвучно сглатывала. У покойного Дерябина была довольно интересная жена. Не сказать, что красавица, но с достаточной долей шарма и привлекательности. Большие глаза, пухлые губы. Относительно широкий нос, но неприличный размер этой части тела компенсировался густой челкой, которая спускалась почти на глаза, закруглялась ближе к вискам и плавно вливалась в кайму короткой стрижки, красиво обрамляющей голову.

— Вы до сих пор напуганы, Алена Игоревна? — мягко спросил Турецкий.

Она кивнула (что и понятно — не в «Америках» живем), стрельнула непроизвольно глазами в сторону. А там, буквально в паре метров, начинался полумрак, хотя и можно было различить, что через одну кабинку кто-то сидит.

— Кто там? — Турецкий понизил голос.

— Дмитрий Сергеевич, — пробормотала женщина, — Махонин. Этот человек с коллегами печется о моей безопасности. Что вы хотите услышать?

— Прежде всего я хочу убедиться, что вы действительно Алена Игоревна Дерябина. Простите, если невольно обидел.

Она исторгла нервный смешок.

— Многое бы я отдала, чтобы не быть Аленой Игоревной Дерябиной… — Женщина поставила на стол миниатюрную сумочку, извлекла паспорт. — Убеждайтесь, если есть желание.

В паспорте действительно была ее фотография. Без обмана. В графе «семейное положение» значился брак с убиенным господином. Дети отсутствовали, место прописки Турецкого не интересовало.

— Когда это случилось, Алена Игоревна?

— Две недели назад, — вздохнула она, — был такой же выходной день…

Он не перебивал, дал ей полную свободу говорить, что вздумается и как вздумается. Она уже несколько раз рассказывала правоохранительным органам свою печальную историю. Это случилось примерно в час ночи. Их дом на улице Гусинской расположен не в самой оживленной части городка. Это практически лес, от соседних строений их коттедж отделяет высокий забор, собаки не было — старая немецкая овчарка умерла, а новой собакой обзавестись не успели — разошлись с супругом во мнениях, какая порода предпочтительна. Супруги уже спали, их спальня расположена на втором этаже. Алена Игоревна проснулась, когда к дому подъехала машина. Открыла глаза, глянула за окно. Желтоватый свет от горящих фар озарял ночной воздух. Но вот замолчал двигатель, потухли фары. Тишина установилась. Внезапная тревога схлынула, она закрыла глаза, задремала. И вдруг — такое ощущение, словно в доме находится кто-то еще! Проснулась, дышать стало тяжело, тело сковало судорогой. Скрипнула половица на лестнице. Она ударила спящего мужа локтем, зашептала, что в доме, кажется, вор. Муж, к его чести, не повел себя, как последняя тряпка, поднялся, набросил халат, извлек из-под кровати бейсбольную биту, которую купил недавно в спортивном магазине (а зачем купил, так внятно и не смог объяснить), и с этой штуковиной наперевес направился к двери. Но тут она с треском распахнулась, влетели какие-то туманные личности, муж от сильного удара полетел на кровать. Кто-то задернул шторы на окнах, другой включил ночник. Муж пробовал сопротивляться, но недолго, его ударили кулаком в лицо, он, кажется, потерял сознание. Люди вели себя бесцеремонно. У Алены Игоревны мороз сковал горло, в первое мгновение она не смогла ничего крикнуть, а потом ее вытряхнули из кровати — да так, что чуть руки с мясом не вырвали — швырнули на пол лицом вниз. Было больно, в ушах звенело, но она различала голоса — бандиты переговаривались между собой. Кто-то приказал тащить Дерябина вниз, в подвал (мол, есть базар), а женщину связать, и пусть пока полежит. «А может, сразу ее кончить, Евгений Михайлович? — вопросил бандит. — Чего просто так валяться будет?» Старший отозвался в том духе — мол, пусть валяется, только связать ее надо покрепче. А потом он решит, что делать. Алене Игоревне вывернули руки за спиной, стали связывать, она ухитрилась повернуть голову, видела, как мужа, пребывающего в беспамятстве,

тащили к двери. Голова безвольно висела, ноги волочились по полу. Она рассмотрела физиономию одного из бандитов — тот решил, что маска только мешает, стянул ее с лица. Часового, слава богу, подле нее не оставили. Она балансировала на грани потери сознания, в первые минуты ничего не соображала, чувствовала лишь боль и пещерный ужас. Потом откуда-то снизу раздался душераздирающий, выворачивающий наизнанку стон. От этого стона она и пришла в чувство. Не за себя почувствовала страх — за мужа. Начала вертеться, извиваться. Связали ее в двух местах: в запястьях и за щиколотки. Свободы передвижения — никакой. Превозмогая боль, она доползла до трельяжа, в котором были выдвижные ящички — там она хранила принадлежности для наведения марафета, — поднялась на колени, вцепилась зубами в ручку верхнего ящика, потащила на себя. И тащила, пока тот со всем содержимым не грохнулся на пол. Теми же зубами она ухватила маникюрные ножнички, что лежали сверху на косметичке, бросила их на пол посреди комнаты. Легла на бок, дотянулась до ножниц, стала резать ими веревку на запястьях. Укололась несколько раз — у ножниц были острые концы (она продемонстрировала раны Турецкому — шрамы на запястьях выглядели не очень симпатично). Хорошо, что ножницы были новые, еще не успели затупиться. Она избавилась от веревок, бросилась к двери, но передумала — в доме ее опять схватят. Метнулась к телефону — провод был обрезан. О счастье! — костюм, в котором муж ходил на работу, висел в шкафу. В костюме был сотовый. Она набрала милицию, поведала о несчастье в нескольких словах, затем побежала к окну, стала выбираться на козырек здания. Козырек покатый, но если хорошенько схватиться за воздух, то можно и не упасть. Она легла на него, поползла. Вспыхнула ругань за спиной — в спальне объявился кто-то из бандитов! Провозись она еще немного — и все труды насмарку… Она ползла на угол крыши, как-то изловчилась развернуться на животе, сползла в бездну, ухватилась за держащуюся на честном слове водосточную трубу, обняла ее, заскользила вниз, обдирая кожу на пальцах. Свалилась в бак, предназначенный для дождевой воды (дождей, слава богу, не было несколько дней), вывалилась из него, побежала в кусты. А в доме уже кричали, по крыльцу топали. Она едва не умерла от страха. Рвалась сквозь колючки в ночной сорочке, падала, плакала. Вместо того чтобы бежать к воротам, бежала в другую сторону. Уперлась в забор, рыдала в отчаянии, бежала вдоль него, не зная, как перелезть на другую сторону. А бандиты уже светили фонарями, перекликались, сжимали кольцо. Она упала на землю за беседкой, постаралась не дышать. Хорошо, сорочка у нее была темная. Кто-то протопал буквально в метре от ее руки. А потом раздались тревожные крики: патруль, сваливаем! Бандиты бросились к воротам, завелась машина, уехала. Нарастала сирена — машина патруля подкатила к воротам. За ней подъехала еще одна. Алена Игоревна побежала в объятия милиционеров, вооруженных автоматами, а потом уже плохо что-либо соображала…

Мужа замучили в подвале до смерти — похоже, на самом интересном месте у него случился сердечный приступ. Но его в любом случае не оставили бы в живых. И Алену Игоревну бы не оставили… Она кричала, требовала, чтобы ее пустили к мужу, а когда на ее глазах вынесли из подвала тело, ей сделалось совсем дурно. Погоревать не дали, в ту же ночь, разрешив взять с собой минимальный набор вещей, увезли из дома, поселили на какой-то квартире, где всего два окна и оба выходят на кирпичную стену. Несколько раз к ней приходили для беседы, показывали фотографии, прокручивали какие-то аудиозаписи с мужскими голосами. Она узнала нескольких человек — одного по фото, двух по голосам. Как сказал Махонин, тот, кого называли Евгением Михайловичем, — большой человек в милицейском руководстве Дубовска. Показали его фото — она опознала его: этот тип однажды приезжал к мужу на джипе, они о чем-то долго болтали в беседке, а потом ее муж был хмурым и неразговорчивым…

Она выговорилась, замкнулась в себе, уставилась на свои сжатые руки. Слез уже не было в глазах, все выплакала. Турецкий сочувственно кивал по мере рассказа, а теперь внимательно исследовал ее лицо. Женщина не врала, ей действительно было тяжко в ту ночь. Все произошло именно так, как она рассказывала. Она опознала голоса бандитов, она опознала голос Поличного, который настолько уверовал в свою безнаказанность, что лично явился разбираться с ненадежным «партнером». А теперь был важен каждый нюанс в ее поведении.

— Мне очень жаль, Алена Игоревна, что приходится возвращать вашу память к событиям той ужасной ночи, — проникновенно и тихо вымолвил Турецкий, — но вы уверены, что опознали голос именно Поличного?

То, что она вздрогнула, могло означать все, что угодно. Ужасные воспоминания, страх за будущее. Вздрогнув, она машинально покосилась в сторону — туда, где через столик в темноте сидел человек. А вот такая реакция уже могла предоставить пищу для размышлений. И слова вдовы уже не играли существенной роли.

— Да, это был он, в этом нет сомнений. Я собираюсь подтвердить эту информацию в суде…

«А будет ли суд? — машинально подумал Турецкий. — Или то, что местные органы припасли вдову, — это так, подстраховка на всякий пожарный?»

— Скажите, Алена Игоревна… — он помешкал, не решаясь задать вопрос. Но все-таки решился: — Вы сами опознали этого человека, или господа из органов… как бы это выразиться… ну, словом, подвели вас к этой мысли?

— Что вы хотите сказать? — она приподняла брови, и получилось почти натурально. До абсолютной натуральности не хватило самой малости. Она не была актрисой — могла искренне верить в то, что говорила. «А почему я в это не должен верить? — поразился он. Интуиция — продажная девка, и на кого она сейчас работает — вопрос достаточно интересный. Еще вчера она благоразумно помалкивала, а сегодня вдруг проснулась…»