Побег стрелка Шарпа. Ярость стрелка Шарпа
Шрифт:
– Херролда?
– Из третьей роты. Прибыл в понедельник, подхватил лихорадку во вторник, а к пятнице уже умер.
– То есть, – сказал Шарп, наблюдая за тем, как французы тащат пушку по берегу реки, – план в том, чтобы продвинуть Слингсби побыстрее. Чтобы сделать из него достойного мужа для бабы, которая не научилась держать колени вместе.
– Я бы так не сказал, – возмутился Ноулз, однако, помолчав, кивнул. – А впрочем, так оно и есть. Но Лоуфорда можно понять. В конце концов, Слингсби оказал семье услугу, и они стараются рассчитаться.
– За мой счет, – буркнул Шарп.
– Не говори ерунды, Ричард.
– А зачем еще его сюда притащили? Убирают тебя, дают этому ублюдку коня и надеются, что меня убьют французы. – Он замолчал, но не потому, что сболтнул лишнее, а потому, что увидел приближающегося Патрика Харпера.
Заметив Ноулза, сержант обрадовался:
– А мы без вас скучаем, сэр.
– Могу сказать то же самое, – с улыбкой ответил лейтенант. – Как дела?
– Пока дышу, сэр, а остальное не в счет. – Харпер повернулся и посмотрел вниз. – Вы только посмотрите – жить им, что ли, надоело.
– Сюда не полезут, – сказал Шарп. – Будут другую дорогу искать.
Тем не менее никаких признаков того, что французы готовы воспользоваться этим добрым советом, пока не наблюдалось. Голубые полки маршировали в том же направлении, за ними, поднимая колесами столбы пыли, ползли артиллерийские батареи. Несколько французских офицеров поднялись на вершину отрога к востоку от хребта и через подзорные трубы рассматривали португальцев и британцев, расположившихся в том месте, где горный кряж пересекала вторая дорога. Пролегая севернее первой, она проходила зигзагом вверх, сначала через заросли кустарников, потом по виноградникам, растянувшимся чуть ниже пристроившейся на склоне деревушки. Именно эта дорога и вела к Лиссабону, куда, во исполнение приказов императора, французам и надлежало выйти, чтобы вышвырнуть британцев из Португалии, овладев, таким образом, всей береговой линией континентальной Европы.
Лейтенант Слингсби, в вычищенном мундире и с сияющими бляхами и пуговицами, подъехал к боевым товарищам, дабы предложить им свое мнение о неприятеле, и Шарп, не в силах выносить присутствие конкурента, отошел в сторону. Внизу французы рубили деревья – то ли для костров, то ли для временных убежищ. Сбегавшие с дальних холмов ручьи и речушки соединялись в большую реку, которая несла свои воды дальше на юг, к реке Мондегу, огибавшей южную оконечность хребта. Берега реки уже превратились в месиво – по ним возили пушки, по ним проходила кавалерия, сюда после долгого марша приводили на водопой офицерских коней.
Прибывающие французские силы распределялись по двум пунктам сосредоточения. Одна часть полков располагалась вокруг деревни, от которой лучшая из дорог начинала свой путь к северной оконечности хребта; другая же сосредоточилась в двух милях к югу от первой, возле второй деревни, из которой к вершине хребта уходила тропа, доступная лишь вьючным лошадям и пешим путникам. Подводы по ней не ездили, местами тропа терялась в кустарнике, но она все же показывала французам, что маршрут есть. Установленные по обе стороны от деревни орудия смотрели именно на нее, готовые в любой момент расчистить путь наступающей пехоте.
За спиной у Шарпа застучали топоры, зашумели падающие деревья. По приказу лорда Веллингтона каждый полк выделил по одной роте для прокладки вдоль хребта тыловой дороги, что позволило бы в случае необходимости быстро перебрасывать войска с одного участка на другой. Солдаты валили деревья, вырубали кусты, убирали камни и выравнивали землю, чтобы обеспечить доставку пушек к любой опасной точке. Работа предстояла огромная и, как подозревал Шарп, напрасная, поскольку французы – в этом он не сомневался – еще не настолько спятили, чтобы идти напролом, через хребет.
Хотя некоторые уже демонстрировали безрассудство. С десяток офицеров, желая получше рассмотреть неприятельские позиции, поднимались на отходящий от основного массива отрог. Будучи вполовину ниже хребта, он представлял собой платформу, на которой войска могли бы сосредоточиться перед штурмом, а потому британские и португальские пушкари спешно наводили на него орудия. Как только французы приблизились к перемычке, соединявшей отрог с хребтом, одна из пушек выстрелила. Тысячи птиц с тревожными криками поднялись с деревьев. Ветерок подхватил и понес к востоку грязно-белое облачко. Ядро, оставляя за собой тонкий хвост порохового дыма, описало дугу и взорвалось в нескольких шагах от французских всадников. Одна из лошадей в панике метнулась в сторону, другие остались на месте. Французы, развернув подзорные трубы, уставились на противника вверху.
Еще два орудия ударили залпом, и эхо отскочило от восточных холмов. Одно из орудий было, по-видимому, гаубицей, потому что дымок горящего фитиля поднялся высоко в небо. На сей раз взрыв отбросил в сторону лошадь, а на сухой, бледной траве расцвело пятнышко крови. Глядя в трубу, Шарп видел, как француз вскочил на ноги, отряхнулся, вытащил пистолет и, приставив к голове животного, избавил его от дальнейших мучений. Потом снял седло, уздечку и чепрак и поспешил вернуться в лагерь.
Тем временем все больше и больше французов, как пеших, так и конных, поднимались на отрог. Идти туда, куда бьют пушки, подставлять себя под ядра казалось безумием, и все равно десятки любопытных перебирались через речушку и карабкались по склону только для того, чтобы поглазеть на британцев и португальцев. Пушки продолжали палить. Это не было стаккато битвы, одиночные выстрелы звучали разрозненно, потому что артиллеристы экспериментировали с зарядами и длиной запала. Положишь слишком много пороху, и ядро перелетит отрог и упадет где-нибудь у ручья. Отрежешь слишком длинный запал, и оно, попрыгав, еще долго будет пыхтеть, прежде чем взорвется, не причинив успевшему укрыться неприятелю никакого вреда. Каждый взрыв отмечало грязное облачко дыма, на удивление крохотное, но Шарп видел, как разлетаются во все стороны смертоносные осколки.
Тем не менее ни лошади, ни люди больше не пострадали. Французы рассеялись, а снаряды упрямо падали между группками людей, выглядевших со стороны такими же беззаботными и беспечными, как отдыхающие в каком-нибудь парке. Они стояли и смотрели на хребет, пытаясь, очевидно, определить слабые места в обороне противника, хотя, как представлялось Шарпу, все должны были бы понимать, что сильнее укреплены участки, прилегающие к двум дорогам. Еще с десяток кавалеристов, одни в зеленом, другие в голубом, пересекли речку и поскакали вверх по отлогому склону. В лучах солнца блестели ножны, стремена и уздечки. Французы как будто играли с неприятельскими пушкарями в кошки-мышки. У него на глазах ядро бухнулось рядом с группкой пехотинцев, но, когда дым рассеялся, они все стояли, как и прежде, и даже, как показалось Шарпу, смеялись. Конечно, думал со злостью он, уверены, что они лучшие. Показывают, что им на все наплевать, что они выстоят под любым огнем.
И надо признать, такая уверенность действовала обороняющимся на нервы.
В конце концов нервы у кого-то не выдержали, и на вершине появился полк одетых в коричневые мундиры португальских стрелков. Растянувшись двойной цепью, португальцы двинулись вниз в направлении отрога. Сохраняя дистанцию между шеренгами примерно в пятьдесят шагов, растянувшись широким фронтом, они как будто показывали всем, как именно должен наступать стрелковый полк. Другие шли в бой плотным строем, плечом к плечу, но стрелки, выдвинутые обычно вперед, придерживались иной тактики. Их задача заключалась в том, чтобы уничтожить вражеских вольтижеров и перестрелять как можно больше офицеров, чтобы, когда армии сойдутся, плотная шеренга против массивной колонны, неприятель уже остался без командиров. Стрелки редко смыкали ряды. Они сражались в непосредственной близости от противника, где даже небольшая кучка становится легкой мишенью для артиллеристов, и обычно делились на пары: один стреляет и перезаряжает, а второй прикрывает.