Побег
Шрифт:
– Нет-нет, – успокоила Кибрит. – Это он за подарком. Я знаю.
Подарок добывался при ее участии, и было немножко неспокойно – как-то еще Маргарита Николаевна примет подобное подношение.
– Поздновато он что-то спохватился, скоро народ пойдет… Зиночка, почему я вас так редко вижу? Одно время, честно говоря, мне казалось… Я была почти уверена.
– Одно время мне тоже казалось, Маргарита Николаевна, – без обиняков созналась та.
– А теперь?
– Как-то… заглохло.
– У вас или у него?
– По-видимому, у обоих…
– Как
– Мама, тебя Шурик просит к телефону!
– Ты вернулся, Павлик! Очень хорошо, но подойти не могу, маникюр делаю… Нет, Зиночка, мало сказать, жаль! Боюсь, он без вас останется бобылем.
– Вот этого допускать нельзя, – подняла Кибрит серьезные глаза. – При его работе нужно очень много домашнего тепла. В противовес.
– Разве я не понимаю! Семейные заботы, семейные радости. Может, это временное охлаждение? Ведь вы так друг другу подходите, Зиночка!
Кибрит тронуло искреннее огорчение Маргариты Николаевны. Непростительно расстраивать человека в такой день.
– Все может быть! – бодро согласилась она и загудела феном.
Начали прибывать гости. Первый плотный косяк составили старые друзья. Тех, что с отцовой стороны, легко было отличить по цветам в руках. Все они так или иначе занимались физиологией растений, биологией растений и массой иных «логий» (а попросту говоря, ботаникой), и букет в феврале не представлял для них проблемы. Причем не базарной покупки, разумеется; не полумертвые, из южных краев доставленные гвоздики подносили они юбилярше, но нарциссы и ландыши, примулы и гиацинты, тюльпаны и розы – все, что способно цвести и благоухать в подмосковных оранжереях хоть круглый год, когда приложены труд и умение.
Многие из этих гостей давным-давно не виделись со Знаменскими и между собой надивиться не могли, как изменились сами, как вытянулся Колька, возмужал Пал Палыч (для них навсегда Павлуша), главное же – как не постарела Маргарита Николаевна.
Вторым эшелоном потянулись родственники, несколько сослуживцев Маргариты Николаевны, молодые кандидаты наук, бегавшие к ней за помощью со своими диссертациями и теперь образовавшие вокруг нее преданный пажеский корпус.
– Ну, Колька, наверное, пора, – шепнул Пал Палыч.
Тот исчез в недрах квартиры. Пал Палыч обратился к матери:
– Мама! Твои нечестивые сыновья взяли на себя смелость подарить тебе нового члена семьи!
Разволнованный Колька внес двухмесячного щенка дога. Поскольку пес был уже увесистый, передние лапы его он свесил через плечо, и сначала зрителям предстала тыльная часть «члена семьи». Колька сделал «кругом», и присутствовавшие отозвались градом одобрительных междометий. Морда у щенка была симпатичнейшая, глаза пытливые и ясные.
– Надеюсь, он умеет и сам передвигаться? – хладнокровно осведомилась юбилярша, не выдавая противоречивых чувств, вызванных четвероногим подарком.
– Еще как! – воскликнул Колька и спустил щенка на пол. – Мама, он лучших кровей! Родословная, как графа!
При этом слове у Маргариты Николаевны болезненно дрогнули губы.
– В роду три победителя породы! Родители заняли первые места на последней выставке! – продолжал рекламировать Колька.
Мать присела и тихонько свистнула, привлекая внимание щенка. Тот подошел, по-детски косолапя. Она громко щелкнула у него пальцами перед носом. Щенок не отпрянул. Он заинтересовался, понюхал пальцы и чихнул. Ацетон – догадалась Маргарита Николаевна. Сколько же новых хлопот, беспорядка и тревог! Щенок уселся и попытался почесать ухо, забавно промахиваясь и стукаясь лапой об пол. Вокруг засмеялись. Он опять не напугался, даже нахально, со стоном зевнул. Ладно, хоть нервная система крепкая.
– Ну что ж, – сказала Маргарита Николаевна, – хвалю нечестивых сыновей за смелость. Я назову его Граф.
У Пал Палыча отлегло от сердца: приняла. Графом звали собаку, которую отец завел году на четвертом после рождения своего первенца. Она была той же породы и той же масти. И мать очень любила того Графа, долго переживала его смерть и зареклась держать в доме собак. Так что подарок был рискованный вдвойне: собака, да еще и копия той собаки.
– Но имей в виду: если ты не будешь с ним гулять… – мать взяла Кольку за вихор.
– Клянусь! У меня уже и поводок есть! И миска ему, и подстилка.
Завязался обмен мнениями о выращивании и дрессировке собак, прививках и прочем, пошли трогательные собачьи истории. Институтские подружки успели поснимать фартуки и переодеться. Маргарита Николаевна внесла завершающие штрихи в сервировку и наметила время, когда ставить воду на пельмени. Хорошо, что мороз – они вольготно лежат на балконе.
– Мам! – влетел Колька. – Истекают последние минуты, которые организм может прожить без пищи!
– Я и сама проголодалась. Давай звать к столу.
Дед Василий, вероятно, вспомнил партизанскую выучку, когда побрел выслеживать Михайлову жену.
Вот ведь как навязался Мишка на шею – не стрясешь! Чтобы по холоду, да еще затемно тащиться в город… давненько такого с дедом не случалось. Сперва он на Багрова руками замахал, как на чумового: даже не заикайся, даже думать не моги, чтоб я пошел!.. Это тебе близко, а мне – невозможное дело!
Но Михаил улестил, разжалобил, чуть не в ноги бухался. Умолил-таки. Сам надел на деда валенки с калошами, замотал шею шарфом. И поплелся старый. И конспирацию сумел соблюсти – так ему казалось – полную.
Как велено было, заглянул в парикмахерскую, увидал Майю и порешил дожидаться ее возле дома. Когда озяб и устал до дрожи в коленях, вошел внутрь и устроился на мусорном бачке под лестницей, беззвучно понося последними словами и Мишку и себя самого за уступчивость. Только Майю не ругал: уважал со слов правнуков, которых та в школе учила.
Нескоро хлопнула дверь, впустив Михайлову жену.
– Май, а Май! – тихонько окликнул он.
Багрова осторожно приблизилась и всмотрелась.