Побег
Шрифт:
Вдруг Зимка поняла, что он это уже решил.
Пыталась Зимка возразить, но наспех не могла придумать даже пустого замечания. И что ей помогло, наконец, собраться с духом, так это привычка лгать.
— Ты святой человек, Юлий! — воскликнула она со всем пылом искреннего испуга. — Чудный, чудный, необыкновенный человек!
С неловким смешком Юлий пожал плечами, не особенно как будто польщенный.
— Ты святой человек! — настаивала Зимка, в лихорадочном вдохновении не совсем даже понимая, куда ее несет. — Ты не знаешь людей! Люди гадки! Лесть, лицемерие, неискренность! Эта низость, готовность подольститься… Если бы ты только знал, как я устала от лести… Ах, Юлька, Юлька, если бы ты понимал, чего ты стоишь! Ты необыкновенный! Таких, как ты, нет! Таких просто не существует!
Когда жена упорно называет мужа святым человеком, это верный признак, что она готова ему изменить и, скорее всего, уже изменила. Супружеского опыта Юлию, может быть, и не хватало, но, чтобы почувствовать себя неуютно в таком положении, достаточно ведь простого здравого смысла, который сродни скромности. Он поскучнел, тяжело привалившись на стол.
— Ты сердишься! — заметила Зимка, выказывая больше наблюдательности, чем ума. Остановившись в двух шагах, она подергивала холодный изумруд на груди. — Ты сердишься на меня за Дивея, я знаю! А его и не так надо было наказать! Он гадкий! Двуличный! Он за мною ухаживает.
— Это не преступление, — медленно проговорил Юлий.
— Вот как! А если я скажу, что он меня целовал?
Юлий вскинул глаза, и взгляд этот, долгий и пристальный, заставил Зимку поправиться:
— Пытался поцеловать.
Но он и после этого ничего не сказал. И Зимка уверилась, что уязвила Юлия, вышибив из его головы премудрые рацеи. Он мучался, как любой портняжный подмастерье, обиженный своей девчонкой. Ничего святого там уж, во всяком случае, не наблюдалось.
— Он ко мне пристает, — добавила Зимка расхожее словечко своей богатой событиями юности.
— А если любит? — тихо сказал Юлий.
На это Зимка лишь хмыкнула.
— Можно ведь сделать так, — трудно продолжал Юлий, — чтобы без грубости объяснить и… и… не оскорбляя. Когда человек любит… ему тяжело. Мне кажется, ты должна извиниться перед Дивеем.
— Ты это говоришь? — воскликнула Зимка. — Это ты говоришь? Да ты должен был стереть соперника в порошок!
— Хорошо, — вздохнул Юлий и бессмысленно подвинул по столу бумаги, — тогда извинюсь я.
— Как хочешь, — надменно обронила она, ощущая неприятное сердцебиение.
Но слова уже обесценились, и Зимка отлично это понимала. Она молчала, когда Юлий выглянул в сени и, наткнувшись у входа на Лизавету, сказал ей с пугающей мрачностью:
— Гляньте начальника караула, Лиза. Пусть разыщет окольничего Дивея. Да. Пусть приведет. Сейчас же, — заключил он и хотя заметил особенную бледность девушки, безжизненно ему внимавшей, не нашел сил обеспокоиться еще и этим.
Государь вернулся в библиотеку, а Лизавета, не ответив что-то спросившей у нее подруге, прошла в коридор и здесь ослабела… Прошло, однако, не много времени, когда каким-то припадочным движением она затрясла головой и с лихорадочным блеском в глазах повернула обратно, рванула высокую дверь библиотеки.
— Государь! — воскликнула она с порога. — Государь, я жду ребенка!
Лжезолотинка кинула быстрый взгляд на Юлия — вопросительный.
— Чего же лучше, — пробормотал тот.
— Мы назначены друг другу судьбой! — Лизавета сделала несколько шагов и опустилась на колени. — Простите его ради нашей любви, государь!
— Прощаю, — невольно улыбнулся Юлий. — Кого?
— Он и сейчас у меня, я укрыла его, опасаясь вашего гнева. Простите Дивея, государь, мы готовы умереть друг за друга!
— Вот как… — протянул Юлий, оглянувшись на Золотинку. Она застыла, прикусив губу. — Ты уверена в чувствах Дивея?
— Уверена ли я? — Лизавета озиралась, не зная, кого призвать в свидетели. — Это самый нежный и преданный влюбленный! Скорее небо разверзнется и высохнет море…
— Я очень рад. Оставим море в покое, — рассудительно сказал Юлий, опять покосившись на Золотинку.
Перебирая золотую подвеску, она поднялась рукой под горло и остановилась — иначе ей пришлось бы душить себя. Обычный ее румянец обрел багровые тона и расползался пятнами.
Лизавета же по-прежнему стояла на коленях. Она не сознавала свое молитвенное положение.
— Никто, насколько я знаю, никогда и не помышлял препятствовать вашей свадьбе, — заметил Юлий, наклоняясь к Лизавете. Он принял ее под мышки и, ничего не сказав, подтянул, чтобы поставить на ноги. Она не сопротивлялась, но и не помогала ему, тяжело обвиснув; так что Юлий хорошенько крякнул, прежде чем возвратил девушке стоячее положение. — Очень рад вашему счастью. Позовите теперь Дивея, если вы и вправду схоронили его у себя под кроватью.
Успех слишком быстрый и легкий смущал готовое к самопожертвованию сердце. Девушка колебалась, поглядывая на государей, но ничего не успела высказать — все оглянулись. На пороге обнаружился долговязый придворный в желто-зеленом наряде.
— Простите, государь! — запнулся он, уловив нечто неподобающее во взаимном расположении персон. — Простите, глашатай только что привел человека, который имеет сообщить нечто важное о досточтимом Поплеве. И принес э… другого человека, на мой взгляд, совершенно мертвого.
— Как это мертвого?! — выпалила Лжезолотинка, в памяти которой возник обреченный на смерть Ананья.
— Простите! — пролепетал придворный. — То есть, если сказать точнее, фигурально выражаясь, мертвое тело неживого человека.
— Кто его принес? Приведите сюда немедленно! — громко сказала Лжезолотинка, скрывая гневливым голосом радость. Она и сама двинулась было вслед за придворным, но одумалась, не вовсе еще успокоенная насчет Лизаветы, от которой можно было ожидать новых сумасбродств.