Побег
Шрифт:
— Если этот мерзавец переступит порог, я уйду! — топнула ногой Лжезолотинка.
Ответом ей были рыдания. Лизавета вздрагивала, давилась слезами, а Юлий, играя желваками, попеременно ее оглаживал и потискивал — так яростно и порывисто, что эти знаки расположения заставили наконец задуматься размякшую в слезах девушку: во всхлипах ее появилось нечто вроде недоумения.
Лжезолотинка, описав лихорадочный круг, опустилась на кожаный топчан, где раскинула подол серого с широкими золотыми прошвами платья. Рука ее подобралась вверх, зацепила случившийся на пути к горлу изумруд, и государыня уставилась на дверь в сдержанном возбуждении.
Ананья и в самом деле ожил. Его ввели кольчужники из караула, которых сопровождал все тот же придворный чин. Истерзанный и мятый, с мутным взором, оживший мертвец, кажется, с трудом разбирал представших ему персон. Раз приметивши Лжезолотинку, он больше в ту сторону и не глянул.
— Государь! — проговорил он, остановившись окончательно на Юлии. — Верно, вы меня помните. Мы встречались с вами — в охотничьем замке Екшене. При других обстоятельствах, конечно. — Последнее можно было бы не уточнять, теперешние обстоятельства напоминали о себе потрепанным обликом Ананьи; он криво держал голову, словно повредил шею и не мог ее распрямить.
— Отлично помню! — возразил Юлий, отстраняя от себя девушку; белая рубаха его и такой же шарфик остались в мокрых разводах.
— Я хотел бы поговорить с вами наедине.
Не чуя под собой ног, поднялась Зимка. Она поняла, что у нее есть несколько мгновение, чтобы решиться на поступок, потому что словами, никакими словами и ссорами ничего уже не поправишь. Невозможно было предугадать, что скажет этот готовый на все сморчок наедине с Юлием. Скорее всего, он скажет все.
— Хорошо, я уйду! — воскликнула Зимка с пафосом. — Раз так — я уйду! Оставляю на твое попечение эту… — недвусмысленный взгляд отметил потерянно вздыхающую Лизавету с заплаканными глазами. — Оставляю на твое попечение эту страдалицу. Уверена, ты сумеешь ее утешить. Не буду мешать! Да! А я сейчас же уеду! Ах, боже мой!.. Чего еще ждать?! Подальше, подальше… Куда угодно, только подальше! В Екшень, вот куда! Сейчас же! — Она не удержалась бросить взгляд на Ананью, но тот не выдал себя, по бескровному грязному лицу его нельзя было угадать, понял ли он значение этих роковых слов.
— Екшень далекий медвежий угол, — возразил Юлий с замечательным спокойствием. — Не взять ли тебе Дивея в охрану?
— Да! Дивей! — вспыхнула Лжезолотинка. — Мы уезжаем сейчас же! Идите за мной!
Подобрав подол, она кинулась было к двери, но лихорадочное вдохновение подсказало ей еще одну выходку — блестящее завершение всего трагического представления. Зимка метнулась к обморочно застывшей Лизавете. Несколько звонких оплеух вернули девушке румянец.
— Дрянь! Дрянь! Дрянь! — яростно повторяла Лжезолотинка, впадая в безнаказанное бешенство. Лизавета зашаталась от звонких частых ударов, и, едва государыня оставила девушку, та сделала несколько слабых шажочков назад, отыскивая кушетку. — Утешайся с ней! — крикнула Лжезолотинка.
Куда там утешаться! Впору было спасать, но даже этим никто не озаботился, хотя Юлий и Дивей глянули на подкошенную Лизавету с некоторой оторопью. Они позволили ей упасть. Мимо кушетки. Дивей кусал губы. Мгновение, другое… и третье он колебался, отчетливо понимая, в какую дурную передрягу попал. Потом поклонился государю, расшаркавшись по полному образцу, и твердой стопою последовал за яростно шуршащей шелками Золотинкой, — откинув увенчанную костром волос голову, она шагала вереницею поспешно распахнутых перед ней дверей.
Зловещее молчание воцарилось в заставленном книгами покое. Долговязый чин с кем-то из желто-зеленых догадался, наконец, оказать помощь Лизавете, которая, впрочем, и не теряла сознания, а только мычала — как зажавший рану боец.
Юлий дышал трудно, будто избитый. Он сделал несколько шагов непонятно куда и наткнулся на скособоченного Ананью, который глядел на разыгравшиеся перед ним страсти с недомыслием постороннего.
— Что вы хотели мне сообщить?
— Я, государь, хотел объяснить. Во всем виноват кабатчик, он дурак.
— М-да… — рассеянно протянул Юлий. Еще описал круг и присел на ту самую кушетку, где прежде сверкала глазами Золотинка. Упершись одной рукой с намерением не засиживаться, он забылся.
Некоторую долю часа спустя Юлий обнаружил перед собой терпеливо ожидавшего вопросов Ананью, но нисколько не удивился, не задержал на нем внимания и позвал людей.
— Где государыня? — спросил он ровным голосом.
— Она взяла заложенную карету и только что отбыла, — виновато сообщил долговязый чин.
— В Попеляны?
— Я слышал распоряжение насчет Екшеня, — признался придворный.
— Так прямо, среди ночи?
На это и вовсе не последовало никакого ответа, ничего, кроме виноватых телодвижений.
— Хорошо, — сказал Юлий, отпуская придворного.
Однако в мятежном противоречии придворный чин опять всколебался телом.
— Простите, государь, простите великодушно! Но тот человек назвался Поплевой.
— Да-да, я знаю, — равнодушно отвечал Юлий, глянув на Ананью.
— Нет, простите, не этот. Тот, что этого приволок. Он-то и есть Поплева. Так он сейчас сказал.
— Вот как? — слабо удивился Юлий. — Ну что же… давайте и этого, что ли… Давайте всех.
Юлий успел забыть, кого тут должны были позвать, и с некоторой растерянностью уставился на явившегося перед ним старца. Высокого бодрого старика, мужчину с окладистой полуседой бородой. Без шапки, но с котомкой в руке, которой он небрежно помахивал. Бородач огляделся.
— Юлий? — спросил он, указывая просторным таким мановением.
— М-да, — пробормотал Юлий, поднимаясь.
— Ну здравствуй, мой мальчик! — сказал бородач, кидая котомку на пол. Как если бы на траву в час привала.
— Здравствуйте, — непонятно оробел Юлий, остановившись на полпути, потому что бородач от него отвернулся и кивнул придворному, указывая на Ананью:
— Этого заберите. Держите под крепкой стражей. Очень опасный человек.
Придворный чин, чье гибкое телосложение удивительно соответствовало придворным надобностям, изобразил собою недоуменный вопрос… который плавно, без единого слова перешел в почтительную сосредоточенность… Еще мгновение — и чин склонился перед «любезным тестем нашим, высокочтимым и благородным Поплевой».