Побежденные

Головкина Ирина Владимировна

Когда концерт кончился, Елочка увидела Асю уже в зале. Она стояла около пожилой дамы с седыми буклями.

– Что случилось, Ася? Вы, кажется, сбились?
– спросила, подходя, Елочка.

– Да, неудача! У нас на бис был приготовлен этюд Мошковского, но мне что-то не захотелось его играть. Вчера я слышала вот этот прелюд, мне и взбрело на ум - дай-ка сыграю. Начала хорошо, а потом спуталась. Дома-то я бы непременно подобрала, ну а на эстраде остановилась. Это мне хороший урок: не выходить, не отрепетировав хоть раз.

Eлочка с изумлением посмотрела на

нее.

– Как? Вы не играли ни разу эту вещь?

– Ни разу.

– И вы могли бы ее повторить?

– Вот и не смогла, как видите.

Елочка не верила своим ушам. Не обладая сама музыкальной памятью, она не могла вообразить себе ничего подобного.

– А педагоги будут знать, что вы играли без подготовки?
– спросила она.

– Юлия Ивановна знает, а другие... Не все ли равно?

– А вы с Юлией Ивановной уже разговаривали?

– Да. Она поймала меня в артистической и строго сказала, что программа должна быть согласована с педагогом и никакие вольности не допускаются. А я почему-то думала, что бисом вольна распоряжаться, как хочу. Просила Юлию Ивановну меня простить, она поцеловала меня в лоб и, кажется, простила.

На следующий день Елочка краем ужа услыхала в канцелярии школы разговор Юлии Ивановны с директором. Произнесла фамилию Аси, и Елочка насторожилась.

– На прошлом уроке эта девушка легко подбирала отрывки из "Снегурочки", которую накануне слышала в первый раз. У нее огромные данные, но нет школы, нет постановки руки и слабая техника. Притом она, по-видимому, не осознает степени своего дарования.

– А это бывает чрезвычайно редко, - кивнул директор.

– О, да! Еще бы! В этом отношении ее нельзя даже сравнивать с нашими вундеркиндами, которые уже так воображают о себе!

Эти отрывки из "Снегурочки" запали Елочке глубоко в душу. Лежа в тот вечер в постели, она думала об Асе, и в глазах ее плыли крупные белые снежинки - отрывки из той счастливой, розовощекой зимы, которая навеки ушла в прошлое; бедная Снегурочка - она и сама не знает, в какую страшную весну России занесло ее буйным ветром и на каком разбойничьем, языческом костре суждено ей растаять, погибнуть...

С детства в воображении Елочки сложился образ женского существа; сначала девочки, а позднее девушки, в котором было как раз все то, чего не хватало ей. Всякий раз, когда она в ком-либо ловила отдельные рассеянные черты этого манящего образа, она говорила себе: "Похоже". И понемногу слово "похоже" стало у нее именем существительным, независимым понятием, определяющим всю совокупность признаков того, чем она хотела бы стать, если б могла отказаться от себя.

Угадывая будущую судьбу Аси, Елочка страшилась и заставляла себя думать иначе, вспоминала свою бывшую подругу Марочку, с которой недавно разошлись бесповоротно. Как-то раз Марочка сказала Елочке: "Ах, оставь, пожалуйста, музыку ты любить не можешь, у тебя вовсе нет слуха. В оперу ты ходишь, чтобы смотреть, как умирает jeune premier"*.

Слова эти резанули по сердцу. Елочка самой себе не могла признаться в том, что так точно судила Марочка, - герой,

и особенно герой трагически погибающий, пусть даже оперный, сохранял в душе Елочки притягательное обаяние.

Думая теперь об Асе, о том, что они могли бы стать хорошими подругами, Елочка внушала себе: "Нет, нет, это невозможно, мы слишком разные, по характеру и по возрасту. Она скоро выйдет замуж, как все они, хорошенькие. Я все равно буду ей не нужна и не интересна. Лучше мне не вылезать из своей улиточной раковины".

Решение было принято, и на следующий день она пришла на урок в свое время, чтобы не застать Асю.

* Герой-любовник (франц.).

Глава третья

Нашу Родину буря сожгла,

Узнаешь ли гнездо свое, птенчик?

Б. Пастернак.

В комнате, которая одновременно представляла собой и столовую и гостиную и где предметы изысканного убранства перемешивались с предметами самыми прозаическими, садились обедать.

В сервировке стола были старое серебро и дорогой фарфор, но вместо тонких яств на тарелки прямо из кастрюльки клали вареную картошку. Наталья Павловна - старая дама с седыми волосами, зачесанными в высокую прическу, и с чертами лица словно вылепленными из севрского фарфора, как те изящные чашки, что сияли на серебряном подносе с вензелем под дворянской короной, сидела на хозяйском месте.

По правую руку от нее расположился Сергей Петрович, мужчина лет тридцати пяти. Ася расставляла на столе тарелки. Горничные в этом доме уже отошли в область предания.

– Обед для мадам придется подогревать. Я посылала Асю ее сменить, но мадам ее уверила, что достоит очередь сама, - сказала Наталья Павловна.

– Мадам - мужественная гражданка, ее героический дух не сломит ни одно из бесчислен-ных удовольствий социалистического режима, а двухчасовая очередь за яйцами - это пустяк; к этому мы уже привыкли, - усмехнулся Сергей Петрович.

– Ты принес мне контрамарку на концерт, дядя Сережа?
– спросила Ася.

– Нет, стрекоза. Но не бойся, мы пройдем с артистического подъезда. Завтра концерт у нас в филармонии, мама, Девятая симфония. Нина Александровна солирует. Может быть, наконец соберешься и ты? У Нины Александровны сопрано совершенно божественное, не хуже, чем у твоей любимицы Забеллы.

– Ты отлично знаешь, Сергей, что я выезжать не хочу. Воображаю себе зало Дворянского собрания теперь и эту публику... Дома я, по крайней мере, не вижу этих физиономий. Не вздумай опять уверять меня, что публика там достойная - достойной публики не осталось.

– Но Девятая симфония во всяком случае осталась Девятой симфонией, мама. А солисты и оркестр...

– Я уже сказала, что не поеду, мне дома лучше, - сухо отказывалась Наталья Павловна.
– Ася ничего прежнего не видела и не помнит, вот и веди ее.

– Обязательно поведу. Постараюсь устроить обеих девочек и Шуру Краснокутского. Я уже обещал.

Ася покраснела и отошла к буфету. Сергей Петрович, смеясь, сообщил Наталье Павловне, что Ася приобрела себе в лице Шуры поклонника. Вот уже месяц юноша неравнодушен к ней.