Поцеловать первого встречного
Шрифт:
— Бываю иногда. Встречный вопрос можно?
— Можно.
— История появления шрама.
— Совсем не мужественная, так что эпичного эпоса не получится.
— А скромненький стыдливый рассказ получится?
— В драке заработал. Давно.
— А говоришь, не мужественно. Не мужественно — это если б ты по синьке брился и чутка перестарался.
— Когда валяешься в луже и выплёвываешь молочные зубы пока тебя отпинывают вчетвером — тоже мало гордости.
— Ууу, за дело хоть?
— А хрен его знает. Дело мутное и давнее.
— Ты был жиробасиком? Как мило. Не представляю тебя упитанной булочкой.
— Ничего милого. Зато тот случай стал отличной мотивацией. Беспомощность — мощный стимул что-то поменять.
— Ты тогда начал качаться?
— Не, это позже, для закрепления результата. А так мать на дзюдо отправила. Как швы сняли. Поняла, что иначе соплежуй вырастет.
— Дзюдо? Погодь, Тима тоже ж дзюдо вроде занимался. Помню, что-то такое говорил.
— Занимался. Мы в одной группе были.
— Так и познакомились?
— Скорешились, потом жизнь раскидала, но недавно случайно пересеклись, разговорились, ну и…
— И ты оказался здесь?
— И я оказался здесь.
— Жалеешь?
— Больше нет, чем да.
— Улавливаю нотки сомнений.
— Ну так сомневаться — это нормально. Кто не сомневается? А уж если речь идёт об отношениях… Знаешь, любовь вообще сродни аномалии. Каждый раз что-нибудь новое, никогда ничего не повторяется. Видимо, поэтому она пользуется такой популярностью.
— Фига завернул. Философ, блин. Я так не умею. Хотя… Могу тоже забабахать жизнеутверждающую истину с налётом на мудрость вековых поколений, хочешь?
— Давай.
— Не оставляй тарелку после гречки. Сперва замачивай.
Гера смотрит на меня… а потом начинает хохотать. Нет, не так. Ржать в голосину. Отвечаю, это первый его смех с момента нашего знакомства. И ему идёт ребяческая несерьёзность. Смотрится куда привлекательнее, чем постоянный угрюмый образ ворчуна.
Шутки шутками, но незатейливое использование в контексте темы “любофи” задевает просевшие струнки, эхом отстукивая в черепушке. Быть может, и сказано всё исключительно красного словца ради, но щупальца уже выпущены и хватаются за него с азартом.
— А говоришь, не умеешь, — сквозь утихающие смешки награждают меня пылким поцелуем, попутно перебираясь всей тушкой через меня.
— Далеко собрался?
— Покурить. И душ принять пока очередей нет.
О, это, кстати, мысль. До подъёма остался час. Ложиться уже бессмысленно, только хуже сделаешь, а воспользоваться возможностью не лишне. Иначе потом придётся чёрт знает сколько топтаться под дверью с зубной щеткой.
— Чеши. Потом я, — смывать с себя мужской запах не хочется, но реально освежиться не помешает.
— Можем вместе.
— Нет уж. Знаю я, чем все эти совместные бульканья заканчиваются.
— И чем?
— Обычно о "помыться" в итоге и забывается.
— Разве это плохо?
Неплохо, но я пока не готова ко второму раунду. Отяжелевшим тазовым мышцам и без того хана, уже ловится приход, а к обеду вообще хромать буду.
— Вали давай, хорош тереться, — спихиваю с себя довольного Михеева, решившего не заморачиваться и закуривающего прямо в комнате. У окна нараспашку и в чём матушка родила. Ух, а вид ничё, такие ягодицы… А спина… Девочки, несите тазик и слюноотсос. Решительность "сделать перерыв" медленно, но верно тает. Благо, не настаивают.
Докуривают и предупредительно напомнив, чтоб я не думала давать дёру, уходят, перекинув боксёры через плечо. Лол, надеюсь он ни на кого по дороге не напорется, иначе будет… неловкость.
Недолго лежу, с удовольствием впитывая слабый остаточный табачный дым и, не удержавшись от искушения, сама иду к окну, правда в отличие от Геры, немного приодевшись. Нудизм хорош в строго выверенных дозах.
На улице практически уже светло. И так тихо. Частный сектор спит, только птицы щебечут. Один чё-то орёт, другие активно подчирикивают, не согласные с его политикой. Клубы дыма улетают в обещающее быть безоблачным небо, а вот мысли шальную головушку покидать не торопятся. Пробили-таки брешь, теперь не отвертеться.
Сижка медленно тлеет в зажатых пальцах. Больше извожу её понапрасну, чем затягиваюсь. Стою, облокотившись на подоконник и ковыряю объёмный узор на ногте. Маник[1] долго у меня не держится: отрада для мастеров — перевод денег для меня.
— Это ты зря, — чё-то настолько гружусь, что не слышу возвращения Михеева.
— Тебе можно, а мне нельзя? — тушу бычок об пепельницу. Судя по количеству окурков практика: “дымить не отходя от кассы” здесь не в новинку. — Ничего, проветрится.
— Да я не про то, — его взгляд не отрывается от моей груди, едва ли прикрытой крупной сеткой, под которой теперь уже ничего нет.
— Топ мой кое-кто порвал, если помнишь.
— Это было моё лучшее решение.
Его ненастный взгляд — это, конечно, отвал всего. Понимать, что ты желанна и что тебя хотят — как личная нирвана. Знать бы ещё, что не только хотят, но и любят…
— Сказка об умной дочери крестьянина[2] ещё в силе?
— Актуально как никогда.
— Финал помнишь?
— Когда она опоила и похитила короля из замка?
— Нет, — закусив губу, принимаю решение. — Когда король за это до беспамятства полюбил её, — медленной поступью вынуждаю Геру сдать назад, обратно к кровати и чуть сдавливаю его плечи, давая понять, что надо сесть. Он заинтригован, так что слушается беспрекословно. — Я врождённой хитростью обделена, но… — усаживаюсь на Михея сверху, склонив голову. — У меня есть и другой козырь.