Поцелуй королевы
Шрифт:
А началось все с того, что настоятель монастыря, приор Рамиро, позвал меня в свои покои вскоре после дневной трапезы. Когда я вошел в келью, приор сидел за столом и рассматривал пергаментный свиток.
— Закрой дверь, брат Каетано, проходи и садись, — сказал настоятель. — Я поручаю тебе дело обычное и привычное для тебя, но требующее особого внимания и секретности.
Я направился к стене, где располагалась длинная дубовая скамейка, но настоятель указал пальцем на табуретку около стола.
— Опричь тебя не должно о моем поручении ведать никому, пока ты доподлинно не прознаешь, какой смысл содержит сия книга.
— Что за книга, отец Рамиро?
— Сию рукопись передал мне идальго Сальвадоре де ла Вега, духовником коего я состоял, — приор посмотрел в потолок и перевел взгляд на меня. — Несколько лет назад он купил в Вальядолиде по низкой цене дом, принадлежавший ранее одному купцу-маррану. Сей крещеный еврей, притворяясь невинной овечкой, не соблюдал наши святые обряды и пытался сеять гнусную ересь среди таких же неблагонадежных соплеменников. Но преступные деяния не укрылись от зорких глаз его преосвященства, монсеньора Торквемадо. Еретика приговорили к смерти и сожгли. Все его имущество конфисковали, а дом выставили на продажу…
Когда сеньор Сальвадоре приобрел дом, то велел слугам перекопать двор. Дело обычное. Среди народа ходят слухи о том, что евреи часто прячут неправедно нажитые богатства в разных укромных местечках. Нечестивцы надеются избежать конфискации в случае, ежели святая инквизиция изобличит их в греховных намерениях. Вот идальго по совету жены и решил проверить, не припрятал ли чего на черный денек предыдущий хозяин дома. Перерыв двор вдоль и поперек, слуги выкопали глиняный горшок, в коем лежал свиток, завернутый в кусок льняной ткани. Ни денег, ни драгоценностей сеньор Сальвадоре, к своему глубокому разочарованию, не нашел.
Настоятель в задумчивости помолчал и продолжил:
— Хотя, кто знает. Может и нашел. На все воля Божья… На предсмертной исповеди благородный идальго рассказал мне о рукописи. Он полагал, что, уж коли, нечестивый марран-еретик так тщательно прятал пергамент, то тот представляет большую ценность. Однако не понимал, какую, ибо не мог прочесть текста. Посещала идальго мысль, что в рукописи могут содержаться указания на места, где закопаны сокровища, но… Показывал знающим людям, но и они никогда не встречали такого письма: сие не латынь, и не древнегреческий, и даже не древнееврейский, как можно было бы предположить.
Настоятель многозначительно посмотрел на меня:
— Незадолго перед смертью, когда сеньор Сальвадоре уже тяжко болел, его посетило видение. Снизошел к нему Дух в чудесном голубом одеянии и поведал, что книгу надо передать тому, кто сможет распознать начертанные в ней знаки, ибо она несет важную весть. Идальго спросил у меня, есть ли в монастыре люди, способные на подобный труд? Я, конечно, сказал, что есть… Сеньор Сальвадоре упокоился сегодня ночью в надежде, что сотворил доброе дело, передав ценный свиток нашему братству.
Приор осенил себя крестным знамением, сложил руки перед грудью и забормотал молитву. Я последовал его примеру.
— …Аминь. Так что ты думаешь, брат Каетано?
— А ты пробовал читать рукопись, отец Рамиро?
— Я лишь глянул. Ты знаешь, я понимаю латынь и немного древнегреческий. Текст не очень хорошо сохранился, чернила местами выцвели. Надпись в самом начале я не разобрал, хотя начертание букв показалось мне знакомым. А дальше вообще идут какие-то значки, коих я никогда не видел.
Настоятель изобразил приглашающий жест рукой. Я поднялся с табуретки и, обойдя стол, встал рядом с отцом Рамиро.
Свиток был развернут полностью: высота его составляла около одного пье [3] , ширина — примерно три пье. Основной текст предваряла небольшая надпись на арамейском языке, выполненная крупными буквами. Я нагнулся над столом, пытаясь разобрать буквы, но выходила абракадабра. Остальной текст представлял из себя набор различных значков. Я знал, что такие значки называются "клинопись". В монастырской библиотеке ничего подобного не хранилось, но брат Назарио рассказывал мне, что клинописью раньше пользовались древние народы, жившие в Азии. Значки они наносили на глиняные таблички.
3
Пье — старинная испанская мера длины, примерно 28 см.
Брат Назарио, знавший, казалось, почти все, что возможно знать смертному, даже рисовал мне на песке некоторые значки. Он видел их во время паломничества в Палестину. Но и он ничего никогда не говорил о пергаментах, выполненных клинописью. Сие было странно, очень странно.
— Так что ты думаешь, Каетано? — с нетерпением повторил вопрос приор. Я коротко объяснил, как мог.
— Арамейский язык и клинопись? — задумчиво произнес настоятель. — Про арамейский я слышал, а вот клинопись… А когда ими пользовались?
— На арамейском говорили и писали, кажется, еще в первые лета после Рождества Христова. И раньше. А клинописью пользовались давно, совсем давно.
— А что написано на арамейском языке?
— Не могу пока понять. Сие или заклинание, навроде абракадабры, или зашифрованная надпись.
Приор выбрался из-за стола и подошел к окну. Несмотря на средину июня, створка, застекленная матовым стеклом, была закрыта, чтобы не запускать горячий воздух — такая сильная жара стояла в те дни. Поэтому в келье, укрытой толстыми стенами, царила прохлада, в то время как монастырский двор изнемогал под лучами полуденного солнца. Настоятель открыл створку и, наклонившись, посмотрел вниз, словно беспокоясь — не стоит ли кто под окном. Воспользовавшись моментом, в келью тут же залетела здоровенная муха и закружилась, издавая утробное жужжание. Отец Рамиро, с насупленным видом, закрутил вслед мухе головой — его явно что-то беспокоило.
Я прошел в угол кельи, к умывальнику, где висело холщовое полотенце и, сняв его с крючка, собрался выгнать муху. Но настоятель, разгадав мое намерение, протестующее поднял ладонь:
— Не трогай ее — все подчинено воле Божьей.
Он сделал шаг в сторону от окна и муха, словно принимая приглашение, неторопливо вылетела наружу. Приор захлопнул створку и вернулся на свое кресло у стола. На лице его блуждала загадочная улыбка.
— Веришь ли ты в Провиденье, брат Каетано?
Я не удивился вопросу. Настоятель отличался набожностью и суеверностью даже в сравнении с другими монахами и часто задавал подобные риторические вопросы. Он будто искал в них опору своим мыслям и поступкам. Вот и сейчас Рамиро не дал мне ответить, удовлетворившись моим сосредоточенным видом.