Поцелуй осени

Карпович Ольга

Никита немного помолчал, плеснул себе в рюмку джина из бутылки, залпом выпил.

— И вот ты добился всего, доказал, пробил лбом каменную стену. Да, ты получил мировую известность, на твои постановки ломится публика, твое имя звучит на всех языках. И, кажется, это предел всех мечтаний. Но вот смотришь на себя и понимаешь, что тебе за сорок, ты загнан и болен, ты не можешь спать, пока не выжрешь убойную дозу снотворного, и не можешь встать утром с постели, пока не занюхаешь полграмма. И все лучшее, юное, светлое, все безумные идеи, вся та музыка, которая мучила тебя ночами — все это истерлось, износилось, прошло. И страшно бывает

остаться наедине с собой, и только и остается, что целыми днями изводить себя и артистов на бесконечных репетициях, а ночами колесить из клуба в клуб, боясь возвращаться домой.

— Никита, а как же твои жена, дети?

— А что дети? Дети меня почти не знают, я никогда не занимался ими. Младший вообще учится в Лондоне, подальше от этого вертепа. И, когда приезжает домой, боится меня как огня. А старший давно свалил из родного дома, не желая иметь ничего общего с папашей-наркоманом. Я не знаю, чем он занимается. По-моему, он какой-то программист.

— Ну а как же жена? Ты же, наверно, любил ее, Никита?

— Ой, моя маленькая Ассоль… Любил, да… И не только ее, а еще тысячу прекрасных женщин, которые встречались мне на пути. Вот только она, одна-единственная, способна была выносить меня все эти годы. Потрясающе стойкая женщина, аж деваться некуда от этой стойкости. Представляешь, всю жизнь плакала, что я — ярмо на ее шее, но почему-то никак не хотела его сбрасывать. Единственная моя… — с каким-то нервным, переходящим в злую истерику смешком произнес Никита.

Лика обхватила руками плечи, будто сдерживая невольный утренний озноб.

— Никита, а как же было со мной? Скажи мне, мне так важно это знать, ты тогда хоть чуточку меня любил?

В глазах его на мгновение мелькнуло что-то радостное:

— Как я мог тебя не полюбить? Ты была тогда такая юная, такая трогательная, такая преданная…

Он тяжело уронил голову на руки, и Лика ласково провела рукой по его мягким серебристо-белым теперь волосам. Он поцеловал ее ладонь, потянул к себе. И Лика пересела ближе к нему, на низкий полукруглый диван.

— Никитушка, родной… Ты просто устал, тебе отдохнуть нужно, отдышаться…

Никита тяжело поднял голову, улыбнулся горько, натужно.

— Ты ведь совсем недавно здесь, правда? И тебе кажется, что ты попала в страну небывалых возможностей, ведь так?

— Так… — нехотя призналась Лика.

— Бедная моя маленькая Ассоль. — Он тяжело навалился ей на плечо. — Мы поговорим с тобой после, через несколько лет, когда эта страна небывалых возможностей сожрет тебя с потрохами и не подавится.

Он вдруг придвинулся совсем близко. И Лика вдохнула его запах, не тот пряный запах корицы, круживший ей когда-то голову, а тяжелый аромат влажных лилий, модного одеколона и въевшегося в волосы табака. И она неожиданно провела пальцем по темным ресницам Никиты и, запустив руки в его мягкие волосы, нежно припала к губам. Она ждала, что в голове немедленно разорвется бомба, залив глаза холодным белым светом. Что сердце заполнит собой грудную клетку, а ноги сделаются ватными. Но ничего подобного не произошло. Она целовала его, словно хотела поделиться с этим загнанным, потерявшим себя человеком своей жизненной силой, протянуть ему руку, как протягивают утопающему. Кто, как не она, могла понять его в этот момент, кто, как не она, знала, что такое — ощущение одиночества, конца, обреченности, пустоты.

— Никита, — оторвавшись от его губ, прошептала

она в его плечо. — Если б ты знал, как я тогда тебя любила… Как я ждала, что ты когда-нибудь вернешься.

Никита отчаянно взглянул на нее, спросил, словно ожидая высшей милости:

— А теперь?

Лика помолчала, глядя на его склоненную, словно изломанную спину, на изящный серебристый затылок. Что она могла сказать? Жизнь удивительно сволочная штука. Ты можешь тысячу лет жалеть о том, что упустил когда-то в юности, а здесь, сейчас отказываться от возможности наверстать упущенное. Потому что того уже не будет, и ты отчетливо это понимаешь. И лучше уж опустить руки, сохранив нетронутыми пережитые воспоминания, чем уничтожить все, что было тогда, получив взамен лишь боль и разочарование.

— Никитушка, родной, ты милый, ты красивый, ты такой талантливый! В тебе еще столько света и тепла. Ты просто запутался, растерялся. — Она обхватила руками его поникшие плечи.

— Ничего не вернуть, верно? — сдавленно прошептал он. — И тебя у меня не осталось?

— Никита, ты сам у себя остался! А это важнее тысячи Ассолей, вместе взятых.

Казалось, они вечно могли бы сидеть так, потупившись, легко касаясь друг друга плечами, словно только что пережив заново юность и получив глоток свежего воздуха, дающий силы для продолжения этой вечной борьбы, именуемой жизнью. Но у столика появился Джонсон, процедил сквозь зубы:

— Лика, дорогая, может быть, я возьму наконец для нас такси?

И Никита встрепенулся:

— Действительно, пойдемте. И правда пора по домам.

Они вышли из клуба. Лика зябко поежилась, передернула плечами под налетевшим прохладным утренним ветерком. Пирс остановил медленно ползший по сонным улицам ярко-желтый автомобиль, распахнул перед Ликой дверцу. Она помедлила, взглянула на Никиту. Тот вскинул руку в грациозном прощальном жесте, сверкнул аквамариновыми глазами, снова нацепил изысканную великосветскую улыбку:

— Дорогие друзья… Был очень рад. Прощайте!

И, помедлив немного, прежде чем развернуться, он, бросив «Извини, Пирс, ничего личного», сгреб Лику в охапку и поцеловал, прошептав:

— Спасибо тебе! Будь счастлива.

И, легко и стремительно перемахнув через дорогу, скрылся за хлопнувшей блестящей дверцей черного лимузина.

3

Никита, конечно же, просил Лику не пропадать, звонить, клялся, что не отпустит ее так, обязательно нагрянет в ее холостяцкое логово и вытащит на очередную пирушку. Однако Лика знала, что это лишь слова, больше он не появится. Наверно, она сама рада была такому исходу. Как будто давний нерешенный вопрос вдруг закрылся раз и навсегда, как будто она подвела итог под этой историей и отправила ее в пыльный архив памяти.

Жизнь шла своим чередом. Пирс, подувшись немного после неожиданного фривольного ее поведения, вскоре остыл, и непринужденный тон их партнерско-интимных отношений восстановился. Лика продолжала честно нести свою вахту в качестве специального корреспондента службы новостей Первого канала в Нью-Йорке. Однако все ее мысли, все расчеты на будущее были связаны с их совместным с Пирсом проектом. Она, не жалея сил, колесила по Нью-Йорку в недавно купленном темно-синем «Форде», отыскивая пристанища беженцев, борясь с тошнотой, ныряла в непостижимо грязные, вонючие трущобы, пыталась разобраться в самых разных акцентах.