Поцелуй перед смертью
Шрифт:
Последовавший затем ужин был ужасен. Кингшип с Мэрион сидели по концам стола, он с матерью – по разные его стороны, и разговор как бы обтекал стол по периметру: отец с дочерью разговаривать не хотели, мать с сыном – не могли; что бы они ни сказали, всё было бы чересчур личным и не предназначающимся для ушей хозяев, которые, в каком-то смысле, пока ещё оставались для них чужими людьми. Поэтому Мэрион обращалась к нему «дорогой» и рассказывала его матери о квартире на Саттон-Террас, а мать говорила с Лео о «детях», Лео же, в свою очередь, просил его передать хлеб, при этом, смотрел на него как-то уклончиво.
А сам он молчал, медленно поднимая со стола
Когда ужин подошёл к концу, он, несмотря на то, что на столе лежала серебряная зажигалка, поднёс к сигарете Мэрион, а затем к своей – зажженную спичку из своего коробочка. Положив его на скатерть перед собой, принялся рассеянно по нему постукивать, пока мать не заметила, что внутри медного листика на белой этикетке вытеснено имя «Бад Корлисс».
Но всё это время у него не проходило ощущение камешка в ботинке.
Позднее, ведь это был сочельник, они отправились в церковь, и Бад полагал, что после службы они с матерью поедут в гостиницу, а Мэрион с отцом – к себе домой. Но, к его раздражению, Мэрион, заразившись не свойственным ей кокетством, стала настаивать, что должна присоединиться к ним, и, в конце концов, Лео вынужден был пуститься в обратный путь без неё, а Баду пришлось выступать в роли гида. Зажатый между своими дамами на заднем сиденье такси, он рассказывал матери о городских достопримечательностях, мимо которых они проезжали. По его указанию шофёр сильно отклонился от кратчайшего курса, так что миссис Корлисс, которая никогда не бывала в Нью-Йорке раньше, смогла полюбоваться картиною вечерней Таймс-Сквер.
Расстались они в вестибюле гостиницы, перед лифтом.
– Ты очень устала? – спросил он и, когда она сказала, да, ощутил какое-то разочарование. – Не ложись пока спать. Я тебе ещё позвоню. – На прощанье они поцеловались, и, продолжая держать сына за руку, миссис Корлисс пылко чмокнула в щеку и Мэрион.
В такси, на пути к дому отца, Мэрион хранила упорное молчание.
– Что такое, дорогая?
– Ничего, – отвечала она, неуверенно улыбаясь. – А что?
Он пожал плечами.
Он собирался попрощаться с ней у её дверей, но камешек беспокойства разросся уже до размеров обломка скалы; он последовал за ней в квартиру. Кингшип уже был у себя в спальне. Они прошли в гостиную, закурили, Мэрион включила радио. Сели на диван.
Она сказала ему, что его мать очень ей понравилась. Он сказал, что рад этому и может заверить её, что она понравилась его матери тоже. Они заговорили о будущем, и по нарочитой небрежности её интонаций он догадался, что с нею творится что-то неладное. Полузакрыв глаза, он откинулся назад, одною рукой обнимая её за плечи. Он слушал её с таким вниманием, какого не проявлял никогда раньше; пытался разгадать значение каждой паузы, каждого подъёма её голоса; и ни на секунду у него не проходил страх, что сейчас наступит конец… Нет, это не всерьёз! Просто невозможно! Он чем-то её обидел, забыл исполнить какое-то обещание,
Она завела речь о будущих детях.
– Их будет двое, – заявила она.
Левой рукой он пощипывал складку брючины у себя на колене.
– Или трое, – с улыбкой заметил он. – Или четверо.
– Двое, – настаивала она. – Тогда один сможет поступить в Колумбию, а другой – в Колдуэлл.
Колдуэлл. Что-то связанное с Колдуэллом. Эллен?
– Возможно, они оба смотаются в Мичиган или ещё куда-нибудь, – сказал он.
– Или, если у нас будет только один, – продолжала Мэрион, – он может поступить в Колумбию, а потом перевестись в Колдуэлл, или наоборот. – Улыбаясь, она наклонилась вперёд и раздавила в пепельнице сигарету. Куда более аккуратно, чем она обычно тушит свои сигареты, отметил он. Перевестись в Колдуэлл. Перевестись в Колдуэлл… Он молчал и слушал. – Нет, – сказала она. – Я бы не хотела, чтоб он это сделал, – такой настырности, с которой она развивала тему, за нею раньше не наблюдалось, – потому что тогда он потеряет баллы. Перевод может сильно этому поспособствовать.
Продолжая сидеть бок о бок, какое-то время они оба молчали.
– Нет, это не так, – заговорил он.
– Не так? – переспросила она.
– Ну да, – ответил он. – Я никаких баллов не потерял.
– Но ты же не переводился, правда? – Она казалась удивлённой.
– Конечно, переводился, – пожал плечами он. – Я тебе говорил.
– Нет, ты не говорил. Ты никогда…
– Говорил, родная. Уверен, что говорил. Я учился в Стоддардском университете, а после в Колдуэлле.
– Как, ведь там же училась моя сестра, Дороти, в Стоддарде!
– Знаю. Мне говорила Эллен.
– Только не говори мне, что ты знал её.
– Нет. Хотя Эллен показывала мне фотографию, и мне кажется, я видел её там. Уверен, я тебе об этом рассказывал, в самый первый день, в музее.
– Нет, ты не рассказывал. Точно.
– Ну как же. Я учился в Стоддарде два года. И ты хочешь сказать, что ты не… – Она не дала ему закончить фразу, крепким и жарким поцелуем в губы искупая свою вину перед ним.
Несколько минут спустя он посмотрел на свои часы.
– Мне бы надо идти, – сказал он. – Хочу на этой неделе отоспаться, потому что у меня есть предчувствие, что на следующей у меня не получится.
Это означало лишь то, что Лео как-то проведал, что он учился в Стоддарде. Ничего страшного. Ничего! Поволноваться, может, и придётся; все планы на субботу могут пойти прахом – о, Иисусе! – но это ещё не самое страшное, обойдётся без полиции. Ухлёстывать за богатенькими девчонками пока ещё никто не запрещал, нет ведь таких законов?
Но почему так поздно? Если Лео надо было проверить его, почему он сразу этого не сделал? Почему сегодня? Объявление в «Таймс» – ну конечно же! Кто-то его прочитал, кто-то, учившийся в Стоддарде. Сынок одного из друзей Лео или кто-нибудь ещё. «Мой сын и твой будущий зять вместе учились в Стоддарде». И Лео смекает, что к чему; Дороти, Эллен, Мэрион – да это проходимец. Рассказывает Мэрион, вот вам и ссора.
Чёрт возьми, если бы про Стоддард можно было сказать в самом начале! Хотя, конечно, огромный риск; Лео тут же заподозрил бы его, и Мэрион тогда бы его послушала. Но почему это должно было всплыть сейчас!