Поцелуй шипов
Шрифт:
Последние дни в нашей тюрьме стали невыносимыми. Хотя нам всем стало легче на сердце, после того, как Тесса умерла и её закопали, потому что на улице этого никто не заметил. Прежде всего этим мы были обязаны Колину; когда он появлялся, люди сами заходили в дома. Мы впали в ощутимую лихорадку от закрытого пространства.
Как и раньше, мне нельзя было приближаться к Джианне и Тильманну, хотя это не объединило их. Они регулярно выходили из себя и кричали друг на друга, а потом вставляли в уши наушники своих MP3-плееров и начинали крыть друг друга смачными ругательствами. При этом Тильманн всегда проигрывал, потому что Джианна в какой-то момент переходила на итальянский, а против итальянских матов даже самое радикальное немецкое оскорбление звучало смехотворно безобидным.
Чтобы ещё
Когда мне в какой-то момент всё осточертело, и я хотела вырвать у обоих наушники из рук, Джианна начала на высоких тонах невротически кричать, зовя Пауля.
– Она хотела ко мне прикоснуться, твоя сестра хотела ко мне прикоснуться!
– Ууу!
– сказала я пренебрежительно и подняла обе руки вверх, как будто хотела наброситься на неё, но рёв Пауля изгнал из всех нас дьявола. Когда в нём просыпался бык, было лучше посторониться и держать рот на замке.
В какой-то момент наступил последний день карантина, и я с нетерпением ждала вечера и тот избавительный час, когда все, кроме меня будут спать. Но в этот раз я тоже не смогла остаться бодрой и заснула. Я пришла в себя лишь тогда, когда отвратительный, красочный кошмар пробудил меня из дремоты - гнойные бубоны видимо отныне принадлежали к резервуару ужасов моего подсознания, а теперь на них выросли ещё и рыжие волосы. Как всегда, когда просыпалась, я прощупала лимфатические узлы и громко вздохнула от облегчения. Опухлость заметно уменьшилось. Так же тупая боль в ногах и руках ослабела. Я оставалась лежать ещё несколько минут, не двигаясь и наслаждалась утешительным чувством, что освободилась от этого ужаса, благодаря выносливости моего иногда такого ненавистного тела. Теперь я смогу вернуться в свою комнату, к моему скорпиону, которого в прошедшую неделю, не смотря на страх, мне так не хватало.
Придёт ли скорпион вообще ещё раз ко мне? И смогу ли я наконец оправиться от тяжёлых испытаний? Отпустить их и забыть обо всём? О, я так скучала по морю, по его освежающей, лазурной прохладе. По ящерицам, которые принимали солнечные ванны на камнях, по невесомо плавающим медузам, по серой гадюке, которая пред прибытием Тессы всё чаще показывалась мне, когда я после сиесты приходила в сад. Она любила спать на не большой ступеньке за душевым поддоном. При нашей первой встречи, после её визита в мою кровать, она ещё пугливо шмыгнула прочь, но я спокойно осталась стоять и некоторое время спустя она снова выползла и расслабленно вытянулась, чтобы принять солнечную ванну. Тогда я смогла сесть рядом и рассмотреть её так же, как рассматривала скорпиона: с мечтательным восхищением и спокойной, тихой отвагой в сердце.
Я верила в то, что скорпион и змея не сбегут от меня и мой долгожданный отдых тоже, потому что сначала были важны другие дела. Нет, сегодня ночью было собственно только одно дело, но оно в моих глазах внезапно стало большей проблемой, чем то, с которым я только что справилась с грехом пополам. Я должна помириться с Колином. Я хотела - но не знала, как.
Меня всё ещё раздражало его заявление о том, что он не будет любить меня, если я стану Маром. Я всё ещё считала, что его позиция похожа на фанатизм. С другой стороны, Тесса мертва, и возможно, учитывая этот новаторский успех, которому, однако, ещё никто не порадовался, мне не стоит быть мелочной. Наш путь стал свободным; у нас есть достаточно времени, чтобы выяснить всё то, что мы хотели выяснить, хотя сейчас, в первую ночь свободы, мне не хотелось дискутировать и оправдываться.
Не проверив,
Поэтому я не торопилась и основательно помылась под душем в саду, прежде чем одеть тонкое, пляжное платье, завязать на скорую руку волосы и пройти в сторону сарая. Колин сидел на своём ложе, как всегда согнув ногу в колене и положив на него локоть. Так как посадил бы художник свою модель, если бы захотел нарисовать молодого воина. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы убедится в том, что это действительно он.
Как во время бронзовых, вечерних часов, когда Колин выходил на пляж с Луисом купаться, он обмотал вокруг головы чёрный пиратский платок, но не только из-за него он казался мне чужим. Это его одежда: серая, облегающая футболка с короткой планкой с пуговицами на воротнике (конечно же расстёгнутая) и выцветшие, потёртые джинсы. Он что, сжёг все свои вещи? Свои старые рубашки и эти элегантно выкроенные, узкие и всё же свободные брюки? Неужели так же и свои сапоги? Или просто не одел их, потому что они были ещё пропитаны мертвецким запахом Тессы?
Я не ожидала боли, которую вызвала мысль о том, что Колин полностью уничтожил свою одежду, и я никогда больше не увижу его в ней. Инстинктивно я положила руку на сердце, потому что его стук причинил боль. Ой-ой, как я могу быть такой легкомысленной? Это всего лишь вещи, не больше. Когда-то, они всё равно стали бы жертвой времени.
Я успокоила себя и стала ждать, чтобы он поднял свой тёмный взгляд и посмотрел на меня. Но и это не улучшило ситуацию. Его глаза поразили меня. Я не ожидала такого беспокойства и усталости, какие обнаружила в них, а скорее дьявольское озорство, за которым последовала бы высокомерная шутка. Но это выражение было слишком близким, близким к моим собственным чувствам, а также к ожесточённым восьми дням в постоянной попытке сдержать слёзы, не в коем случае не заплакать, потому что тогда тело распознает мою слабость. Колин ничего не говорил, в то время, как его глаза бродили по моему лицу и фигуре. Поэтому заговорить было нужно мне.
– Похоже, что мы выжили. Я здорова.
В тот момент, когда я это сказала, мысль о том, что я могла заболеть чумой, показалась мне внезапно нелепой и сказочной, но реакция Колина показала, что она таковой не являлась. Он пробормотал короткое предложение на гэльском, которое прозвучало как молитва благодарности и на одно мгновение спрятал своё бледное лицо в руках, выражение глубокого облегчения, которое выбило у меня почву из-под ног. Я повалилась вперёд и рухнула в его объятья, он сразу же обхватил меня и притянул к груди, где меня, без всякого предупреждения, охватила неконтролируемая дрожь, не панический озноб, как в предыдущие дни, а новаторское избавление после долгой битвы. Только теперь я поняла, что после убийства напрягала мышцы почти беспрерывно, наверное, отсюда и появилась боль в ногах и руках и возможно также и чувство лихорадки. Мои зубы стучали, колени дрожали, будто меня трясли, у меня не получалась удержать руки на груди Колина или даже поднять их, чтобы погладить его по щекам, наконец-то прикоснуться к нему и простить его.
– Это мне кое-что напоминает ..., - прошептал он с неприличной, но любящей насмешкой, и я непроизвольно рассмеялась, потому что он наконец снова показал себя таким, каким я его знала, никогда не стесняющийся сделать сексуальный намёк, даже если он кажется не подходящим, и его сравнение было не так далеко от истины.
Моё рискованное предприятие, толкнуть его локтем, провалилось, но каким-то образом мне удалось залезть руками под его футболку и снять её через голову, при этом с ним распрощался и его пиратский платок. Уже в следующую секунду наши волосы зацепились друг за друга, хотя мои были ещё мокрыми и собственно их сдерживала резинка. Его джинсы, однако, в сравнение с обычными тёмными штанами, имели явное преимущество, как я с радостью отметила - они не слишком сильно обтягивали и их можно было снять с бёдер, не поднимая много шума и не слишком брыкаясь.