Почем килограмм славы (сборник)
Шрифт:
– Спасибо, – отказался Трошкин. – Только на нейтральной территории мне будет спокойнее.
Он расписался в ведомости, положил деньги в карман.
– Поезд отходит в восемнадцать тридцать с городского вокзала, – объяснил Славин.
– А билеты? – спросил Трошкин.
– Видите ли, в чем дело… – Славин слегка замялся. – Тут есть одна тонкость… У вашего двойника странная привычка: он никогда не пользуется самолетами, не садится в поезд – он передвигается исключительно в ящиках под вагонами. И об этом знает воровской мир…
– А
– А знаете, – обрадованно сказал Мальцев, – это не так уж плохо! В бытность свою беспризорным я всю страну исколесил под вагонами! Я ведь из беспризорных… Это было прекрасное время!
Поезд шел, равнодушно стуча колесами, подрагивая на стыках рельсов. В купе международного вагона Славин и Мальцев пили чай с лимоном, за окном тянулись заснеженные поля, а под вагонами в аккумуляторных ящиках тряслись Хмырь, Косой, Али-Баба и Трошкин.
Стараясь перекричать грохот колес, Косой пел:
– «Я-я-лта, где растет голубой виноград!..»
По зеркальной поверхности замерзшего пруда под музыку носились на коньках дети.
Сквозь разбитое стекло старого дома, покинутого жильцами и огороженного забором, сверху, с четвертого этажа, на каток смотрел Али-Баба.
По комнате гулял ветер, приподымая обрывки старых газет. В одном углу валялся старый комод с поломанными ящиками, а в другом – на полу, скрестив ноги, сидели Хмырь и Косой. Хмырь был в длинном, не по росту черном суконном пальто, а Косой – в светлой профессорской дубленке, порядком измазанной мазутом. Оба курили и с брезгливым неодобрением глядели на Трошкина, который посреди комнаты делал утреннюю гимнастику.
– Раз-два, – весело подбадривал себя Трошкин, – ручками похлопаем, раз-два, ножками потопаем!
– Во дает! – тихо прокомментировал Косой. – Видно, он здорово башкой треснулся!
Трошкин покосился на «приятелей», запел:
– «Сколько я зарезал, сколько перерезал…» – и, высоко, как спортсмен, приподнимая колени, выбежал из комнаты.
Трошкин вбежал на кухню. Из крана свисали две тоненькие прозрачные сосульки. На кухне стояли отслужившие свое столы, стены были когда-то покрыты масляной краской, теперь вздулись пузырями. В углу валялся ржавый примус. Трошкин подобрал его и принес в комнату.
– На! – протянул он примус Али-Бабе. – Вот тебе два рубля! – Он достал деньги. – Купишь картошки, масла. Пошли!
Возле забора стояло такси с зеленым огоньком.
– Эй, шеф! – негромко окликнул Косой, выглядывая из-за забора. – Свободен?
Шеф кивнул. Это был Славин.
Такси ехало по Бульварному кольцу. Рядом с шофером сидел Косой, на заднем сиденье – Хмырь и Трошкин.
– Этот? – спросил шофер у Косого. – Вон бульвар, вот деревья, вот серый дом.
– Ну человек! – возмутился Косой. – Ты что, глухой, что ли?.. Тебе же сказали: дерево там такое… – Косой раскинул руки с растопыренными пальцами, изображая дерево.
– Елка, что ли? – не понял Славин.
– Сам ты елка! – разозлился Косой. – Тебе говорят: во! – Косой снова растопырил пальцы.
– Да говори ты толком! – закричал на Косого Хмырь. – Александр Александрович, – повернулся он к Трошкину, – может, сам вспомнишь, а то уже восемь рублей наездили… – Хмырь хотел что-то добавить, но машина в этот момент прошла мимо милиционера-регулировщика, и он нырнул под сиденье.
– Пруд там был? – спросил Славин.
– Не было. Лужи были, – отрезал Косой.
– Может, памятник? – подсказал Трошкин.
– Памятник был.
– Чей памятник? – спросил Славин.
– А я знаю? Мужик какой-то.
– С бородой?
– Не.
– С бакенбардами?
– Да не помню я! – заорал Косой. – В пиджаке.
– Сидит?
– Кто? – не понял Косой.
Славин уже потерял всякое терпение и выразительно посмотрел на Трошкина, выражая ему полное сочувствие.
– Ну мужик этот! – заорал уже Славин.
– Во деревня! – снисходительно сказал Косой. – Ну ты даешь! Кто ж его сажать будет? Он же памятник!
Славин остановил машину.
– Отдохнем немножко, – предложил он.
Все замолчали, настроение было удрученное.
– Может, Сиреневый бульвар? – спросил Трошкин у Славина.
– Нет там никакого памятника, – устало сказал Славин.
– А вот там за углом театр Маяковского, – неожиданно сообщил Хмырь.
– Не было там никакого театра, – возразил Косой.
– Это я так… Мы с женой в пятьдесят девятом году приезжали в отпуск, все театры обошли, – объяснил Хмырь.
– А где она, жена? – спросил Трошкин.
– Нету.
– Умерла?
– He-а. Это я умер. – Хмырь застучал пальцами по спинке сиденья. – А чего мы стоим? – вдруг спохватился он. – Чего деньгами швыряемся? Поехали!
– Куда? – спросил Славин.
– Домой, – вздохнул Трошкин.
Машина остановилась у забора напротив катка.
– Восемь семьдесят, – сказал Славин.
Трошкин полез в карман.
– Карту купи, лапоть! – на прощание посоветовал Славину Косой.
– Вот билеты. – Славин незаметно протянул Трошкину билеты. – Проверим вариант с гардеробщиком…
– Ладно… Вот что, Володя, узнайте мне, пожалуйста, адрес жены Шереметьева: где она и что…
– Во! – раздался вдруг торжествующий вопль Косого. – Нашел! Во!
Трошкин и Славин подбежали к орущему Косому.
– Вон мужик в пиджаке. – Он выбросил палец в сторону памятника Грибоедову. – А вон оно! Дерево! – Напротив в витрине цветочного магазина стояла пальма в кадке. – А ты говорил: елка! – передразнил Косой Славина.