Почему море соленое
Шрифт:
— Слушай, старик, у меня есть десятка. Копил на акваланг. Возьми, потом отдашь, — предложил Игорь.
— Нет, я тебе и так много задолжал.
И все-таки я прикинул: двадцать восемь на тринадцать — более двух рублей на день. Уже можно жить.
— Я тебе от души, а ты… — обиженно сказал Игорь.
— Все равно это не выход. На ЧТЗ не узнавал?
— Там нужны грузчики, но на постоянную работу. На заводе Колющенко набирают, но работы дня на четыре, пять.
Что же,
Я вырезал из старого ботинка кусок кожи и сел подшивать пимы. Но не успел сделать и трех стежков, как раздалось два звонка в дверь.
— Это к нам. Открой, — попросил я Игоря.
Через минуту он пулей влетел в комнату:
— Знаешь, кто пришел?
— Иисус Христос.
— Хуже!
Игорь распахнул дверь и громко объявил:
— Явление третье. Те же и Антон.
Признаться, появление Христа меня удивило бы меньше. Тоня вошла в комнату, небрежно бросила: «Привет!» — и, не дожидаясь приглашения, села на стул. Она сидела и с любопытством оглядывала комнату. На нас с Игорем она не обращала никакого внимания, как будто нас вообще здесь не было. Оглядев комнату, поморщилась:
— Накурили, хоть топор вешай!
Она встала, подошла к окну, открыла форточку. Потом подошла к столу, обстоятельно оглядела его, открыла буфет, поочередно осмотрела и обнюхала все тарелки и кастрюли. Собрала пустые консервные банки, вслух прочитала этикетки:
— «Треска в масле», «Мелкий частик», «Бычки в томате». Все ясно. Игорь, ты сейчас пойдешь в магазин.
— Подожди, ты что тут распоряжаешься? Тебя никто не просил, — сказал я.
— А я и не жду, когда ты попросишь. — Тоня сняла пальто и повесила на гвоздик у двери.
— Без тебя управимся.
— Вы управитесь! Это что? — Она ткнула пальцем в угол стола.
— Кости. Рыбьи. Семейство позвоночных.
— Вот именно. Это семейство уже присохло к клеенке. А это?
— Ну, окурки.
— А почему они в тарелке? Эх ты, свинтус! А ну, пойди выбрось! — Она сунула мне в руки тарелку с окурками. — Игорь, бери карандаш и записывай, иначе забудешь. Значит, так: семьсот граммов мяса, с косточкой, желательно с мозговой. Знаешь, что такое мозговая кость? Ясно, не знаешь. Картошки — три килограмма, моркови — две штуки, луку — полкилограмма, капусты свежей — кочан. Да, еще: пачку соли. Это в бакалее. Там же купишь крупы. Пшенной. Полкилограмма. Масла растительного бутылку. Все! Чтобы через двадцать минут был: здесь.
Игорь пожал плечами, взял авоську и буркнул:
— Ладно.
— Ну, а на что ты пригоден? — обернулась она ко мне. — Давай-ка мой полы. Ведро, тряпка есть?
Я не знаю, что меня заставило повиноваться ей. Я принес ведро, тряпку, закатал штаны. Снегирева сложила в таз грязную посуду и отнесла ее на кухню. Когда она снова заглянула в комнату, аврал был в полном разгаре.
— Как ты моешь? — в ужасе воскликнула она. — Во-первых, ты только размазываешь грязь. Во-вторых, сейчас снизу прибегут соседи, ты их наверняка затопил. У тебя есть какие-нибудь старые брюки?
— Зачем?
— Я спрашиваю: есть старые брюки?
Отыскав в кладовке старые, протертые в коленках тренировочные штаны, я протянул их Снегиревой.
Она осмотрела их, поморщилась и приказала:
— Выйди-ка на минутку. И вообще побудь на кухне. Посуду, что ли, вымой.
Я вышел в кухню, сел на табуретку и закурил. Я готов был реветь от бешенства. Какого черта она тут распоряжается, что ей надо? В конце концов, хозяин тут я. Ну, окурки, кости, консервные банки — а ей какое дело? Конечно, грязищу мы тут развели несусветную, она права. Но это опять же ее не касается.
Посуду я все-таки вымыл.
Когда пришел Игорь, мы снова принялись за пимы. Антон ушла в кухню. Игорь сучил дратву, я подшивал. Работали молча. Вот из кухни потянуло свежими щами.
— А пахнет вкусно, — сказал Игорь.
— Зачем она пришла? Никто не просил. Тоже мне благодетельница! — ворчал я. Но теперь уже неискренне, а для Игоря, чтобы он не подумал, будто я растаял от этих щей.
— А может, она от души? — задумчиво сказал Игорь.
— Это Антон-то?
— Пожалуй, ты прав, — согласился Игорь. Он тоже презирал Антона. По-моему, даже больше, чем я. По мне показалось, что сейчас и он притворяется.
Потом Снегирева принесла отцу тарелку со щами. Занавеску она задернула неплотно, и мне было видно как она кормит отца с ложечки. Ел он медленно, с длительными перерывами во время острых приступов боли. Когда поел, спросил:
— Ты чья же будешь?
— Снегирева. Мы с Костей в одном классе учимся.
— Ага. А что это он тебя Антоном кличет?
— Ребята так прозвали, я привыкла. А вообще меня зовут Тоней.
— Антонида, стало быть. Хорошее имя. Русское. Жена моя, Костюшкина мать, тоже Антонида была. Рано померла, Костя совсем маленьким был. И мне, вот видишь, какая статья вышла. Осколок у меня там.
— Надо вырезать.
Врачи не ручаются. Говорят, если операция не получится, ослепну. Может, еще сам выйдет.
— Вам, наверное, трудно говорить.
— Сейчас вроде бы маленько отпустило.