Почему море соленое
Шрифт:
Знаешь, у меня появилась идея: давай сохраним все наши письма и прочитаем их через двадцать лет. Наверное, их будет очень интересно читать. Смешно будет слышать, скажем, о Прохорчуке, ведь такие люди уже переведутся. (Помнишь, как в „Клопе“ у Маяковского?) Или о том, что Коля ушел в экспедицию только потому, что ему негде стало жить: все ею старшие братья переженились, и Коля вынужден был спать на кухне под столом. А интересно, какая норма жилплощади на одного человека будет при полном коммунизме? Или вообще не будет ни на что никаких норм, а люди станут такими, что будут брать ровно столько, сколько им необходимо?
А геологи и при коммунизме будут
Интересно было бы посмотреть на человека, который вот уже сегодня, сейчас такой, что ему можно жить при коммунизме. Нам на политинформациях твердят, что мы должны готовить себя. А как, какими будут люди, что в них появится такого особенного? Недавно в районной газете прочитала заметку, называется: „Черты будущего“. Человек нашел кошелек с деньгами и принес его в милицию. Неужели это и есть черта будущего? Насколько я знаю историю, еще до нашей эры честность была кодексом всякого порядочного человека. За воровство тогда еще руку отрубали. По-моему, мы что-то слишком упрощаем. А как ты думаешь?
Очень хочется найти аникостит. Но пока нам попадаются лишь известные минералы, да и то в таких количествах, что промышленная разработка их нецелесообразна. Меня это страшно огорчает, а Тишайший и Ксения Александровна спокойны. „Открытия бывают редко и почти никогда не бывают случайностью. Если даже мы ничего не найдем, то все равно сделаем большое дело, ибо исключим повторные поиски в этих местах и тем самым подготовим почву для более быстрых находок минералов в других местах“. Это сказал Тишайший. Понимаю, что он прав, а все-таки хочется найти что-нибудь самой.
Вообще я часто ловлю себя на том, что мне хочется стать выдающейся личностью. Наверное, это плохо, не скромно, но вот хочется, и все. Не для славы, не для аплодисментов, а просто хочется сделать что-нибудь выдающееся и полезное. Ведь слава — не главное. Польза — вот что главное. Раньше я этого как-то не понимала, а сейчас начинаю понимать. Может быть, потому, что мы здесь тоже ищем для людей.
Хотя ты и пишешь, что у меня слишком розовое представление о твоей службе, я тебе все-таки завидую. Я никогда не видела моря. Но в нем должно быть что-то особенное, не похожее ни на что другое. Уже одно ощущение того, что под тобой такая ужасная глубина, чего-нибудь да стоит. А ты не боишься? Ты смотри, будь осторожнее! А то ты ведь тоже отчаянный. Помнишь, как прыгал с моста за моей шляпкой? Глупо — шляпка и жизнь, разве можно рисковать из-за шляпки? А тогда мне понравилось, что ты прыгнул. Вообще мы были глупыми. Вот сейчас я начинаю понимать, что в жизни очень много пустяков, на которые просто не стоит обращать внимания. Иначе всю жизнь можно разменять на пустяки.
Сейчас слушала сводку погоды. У вас два градуса тепла. А у нас утром было минус два, а сейчас, наверное, около ноля. Сейчас ровно половина одиннадцатого, ты думаешь обо мне. А знаешь, мне даже теплее от того, что ты в это время думаешь обо мне. Пожалуй, я сейчас быстро усну. Ладно? Спокойной ночи, милый!
Твоя Антоша».
23
— Вы кем хотели стать? — спросил меня старшина первой статьи Смирнов.
— Геологом. Хочу найти минерал аникостит.
— Первый раз слышу такое название.
— Так ведь его еще нет, этого минерала.
— Тогда все понятно. А я, между прочим, художником хотел стать. Рисовал. Получалось. При Третьяковке есть школа для особо одаренных детей. Вот в этой школе и учился. А теперь, как видите, служу.
— И бросили рисовать?
— Нет, почему же? Иногда пишу.
— Показали бы, товарищ старшина, — попросил я.
— Кое-что вы уже видели. В кубрике — «Закат над морем», а в кают-компании — «На рейде».
— А я думал, это Айвазовский.
— Ну, до Айвазовского мне далеко. Если хотите, кое-что еще покажу.
Мы пошли в старшинскую каюту, и Смирнов достал из шкафа несколько картин. Одни были написаны прямо на фанере, другие — на холсте, третьи — на бумаге и аккуратно наклеены на картон, некоторые оправлены в багетные рамочки.
Пейзаж.
Лунная дорожка. Легкая рябь на воде. Серебристый холодный блеск луны и моря. И где-то далеко желтый тусклый огонек. И странно: не чувствуешь ни холода, ни удручающей пустынности и бескрайности моря. На полотне нет ни одного признака времени года, но понимаешь, что это не зима и не осень, а лето. Видимо, все дело в огоньке, именно он оставляет ощущение тепла. Я не очень здорово разбираюсь в живописи, но понимаю, что картина написана не просто с настроением, а очень тонко и точно. Иначе тот же огонек мог, наоборот, лишь контрастировать с лунной дорожкой, подчеркивать морозный отблеск луны.
А вот карандашный набросок. Спящий ребенок. Голова наполовину утонула в подушке. Вихор на макушке, и над ним — непослушная прядь волос. Маленький, шаловливо вздернутый носик. На припухлых губах — едва уловимая, мечтательная улыбка. Наверное, мальчишке снится что-то приятное.
И опять тот же мальчик, тоже спящий. Но лицо уже хмурое, над переносицей — упрямая складка. И рука сжата в кулачок.
— Видите, какой у меня серьезный мужик, растет, — ласково говорит Смирнов.
Я не спрашиваю, почему мальчик везде — спящий, догадываюсь, что старшина чаще всего видит его именно таким.
А вот это Гога. Орлиный нос, жесткий взгляд, гордо вскинутый подбородок. Жаль, что Смирнов не изобразил его в фуражке с дубовыми листьями. Гоге это пошло бы. Я заметил, что морская форма больше идет брюнетам. На мне она сидит так себе, а на белобрысом Гришине вообще выглядит как-то неуместно…
— А это акварель, — Смирнов отдергивает занавеску, и я вижу над его кроватью уходящую в небо ракету.
И только потом замечаю тучу, низко нависшую над морем, нос корабля, мостик и часть ангара. Мне пока еще не довелось увидеть ракетную стрельбу, но чувствую, что и тут у Смирнова все как в жизни.
— Когда это вы писали? — спрашиваю я.
— Еще в прошлом году. Мы тогда приз Главнокомандующего получили за эту стрельбу.
— Товарищ старшина, вы бы не могли подарить ее мне? Очень нужно.
— Если вам нравится, с удовольствием, — Смирнов снял с переборки акварель и протянул мне.
Как только мы вернемся в базу, я пошлю ее отцу.
Собрание вел Саблин. Капитан 2 ранга Николаев сидел сбоку от него и внимательно слушал. Изредка он переводил взгляд с Саблина на нас, и мне показалось, что он видит каждого из нас насквозь. Я вспомнил, как он проводил у нас первое занятие, мне тогда понравилась его веселость. Теперь я его узнал больше, и нравился он мне тоже больше. Но сейчас он почему-то хмурился. Иногда взгляд его уходил куда-то дальше нас, он, вероятно, думал о чем-то совсем другом.